Полуденное солнце плавило асфальт Чикаго, а чудовищная боль в голове не позволяла принять мне вертикальное положение, когда какого-то идиота принесло к дверям моего жилища.

Я открыл дверь, и стоявший перед дверью Морган, чье лицо наполовину было покрыто кровью, прохрипел:

— Стражи близко. Спрячь меня. Пожалуйста.

Его глаза закатились, и он свалился без сознания.

Ох.

Морган спал. Мое первое впечатление об этом парне глубоко засело во мне — высокий, мускулистый, с худым впалым лицом, которое ассоциировалось у меня с религиозными отшельниками и наполовину чокнутыми артистами. Его коричневые волосы переходили уже седели, а бороду нужно было еще несколько недель назад подстричь. У него был тяжелый, твердый взгляд — настолько же успокаивающий и очаровательный, как дрель дантиста.

Спящим, он выглядел… старше. Уставшим. Я заметил глубокие морщины между его бровями и в уголках рта. Его большие руки с широкими пальцами говорили о его возрасте больше, чем что-либо другое. Я знал, что ему чуть меньше ста лет, что было для чародеев переходом к зрелости. Шрамы пересекали обе его руки — граффити жестокости. Последние два пальца его правой руки были негнущимися и слегка скрюченными, как если бы они были сломаны и срослись без надлежащего присмотра. Глаза впали внутрь глазниц, и кожа вокруг них была настолько темной, что смахивала на синяк. Может и у Моргана тоже были плохие сны.

Довольно трудно было бояться его, когда он спал.

Мыш, мой здоровый серый пес, оторвал брюхо от пола кухни и притащился ко мне, девяносто кило молчаливого товарищества. Он вопрошающе взглянул на Моргана, а затем на меня.

— Сделай мне одолжение, — сказал я ему, — приглядывай за ним. И не давай ему наступать на больную ногу. Это может убить его.