Костер жарко разгорелся, выбрасывая вверх языки пламени, смолистые дрова сыпали оранжевыми искрами, клубы дыма поднимались к нависающим над поляной ветвям деревьев. Огонь освещал пестро раскрашенные цыганские повозки с облупившейся позолотой, отражался в браслетах и монистах цыганок, в золотых кольцах, вдетых в уши мужчин. Начищенные до блеска сапоги и медные форменные пуговицы мундиров тоже поблескивали в темноте, когда военные из свиты Родерика, принца Рутении, перемещались на наваленных горой на поляне пушистых коврах. Они негромко переговаривались, смеялись, поднимали кубки и пили.

Сам принц сидел, склонив свою светловолосую голову к мандолине, его сильные, проворные пальцы летали по струнам, и инструмент пел безудержную и страстную песню, полную дикого веселья, от которой дрожал прохладный ночной воздух. Старый цыган с согнутой спиной аккомпанировал ему на скрипке. Родерик вскинул голову. С улыбкой на лице он прислушивался к звукам, которые то гармонично сливались, то расходились в контрапункте, наполняя неистовой радостью сердца музыкантов. Его ярко-синие глаза оживленно блестели. В отблесках костра выступали высокие скулы, прямой нос и волевой, упрямый подбородок, а впадинки на щеках оставались в глубокой тени. Светлые волосы принца казались расплавленным золотом, раскрытая на груди белая рубашка и лосины бледным пятном светились в темноте. В кругу друзей он выглядел спокойным и беспечным, но в нем ощущалась скрытая настороженность, напряжение, готовность в любую минуту броситься в бой. Мужественный, широкоплечий, он казался героем древних легенд, уверенным в своих силах, не знающим себе равных, непобедимым.

Мари Анжелина Рашель Делакруа следила за принцем, стоя в тени дубовой рощи. Голова у нее раскалывалась от боли, глубокая ссадина на виске саднила и кровоточила, густые волны темных волос впитывали кровь. Из-за боли в плече она едва могла пошевелить правой рукой. Ее плащ был испачкан в грязи, белое шелковое платье порвалось у талии, и она не сомневалась, что лишь толщина подбитых конским волосом нижних юбок спасла ее от перелома колена.

Ничего удивительного во всем этом не было: всего полчаса назад ее вытолкнули из кареты на полном ходу. Но не боль от ран и даже не шок вызывали у нее дрожь во всем теле и чувство тошнотворного страха под ложечкой, а окруженный цыганами мужчина, за которым она наблюдала.

Это был принц Родерик из балканского государства Рутения, человек, которого она должна была соблазнить. И предать.

Повозка принца мало чем отличалась от остальных снаружи: разве что краска была посвежее. Но внутри она походила не на бедные кибитки цыган, а на королевские апартаменты. Предметы богатой обстановки были выбраны, как показалось Маре, с обдуманным расчетом, позволявшим судить о вкусах хозяина. Две стены просторного шатра на колесах были уставлены книгами на пяти языках — томами, посвященными философии, искусству, религии, истории, музыке и теории военного дела. Остальные две стены были изнутри отделаны деревянными панелями и увешаны бронзовыми, заправленными ворванью лампами на шарнирах. В одном углу стоял стол, заваленный нотными партитурами, из-под которых выглядывала рукоять шпаги в ножнах вороненой стали с бронзовыми накладками, а под столом были свалены музыкальные инструменты в футлярах. Вплотную к столу примыкало бюро-конторка с оправленной в золото чернильницей, золотым пером в держателе и аккуратной стопкой писчей бумаги. Возле конторки стоял стул с прямой спинкой, а рядом — удобное, обитое синим бархатом кресло с подголовником и скамеечкой для ног. Пол был покрыт турецким ковром в кремовых, золотистых и синих тонах. В нише, образованной двумя гардеробами, находилась кровать под балдахином, вознесенным на столбах в виде золоченых копий. Кровать с валиком и подушками в кремовых льняных наволочках была застелена кремовыми льняными простынями с маленькой, не бросающейся в глаза монограммой, и покрывалом из песцового меха. Обстановка создавала общее впечатление практичности в сочетании с утонченностью и роскошью.

Девушка, которая привела Мару в повозку, зажгла лампы, принесла таз, большой кувшин горячей воды, выложила льняное полотенце размером с простыню и кусок мыла с запахом сандалового дерева. Она предложила Маре свою помощь в приготовлении ко сну. Мара позволила ей снять с себя платье и расшнуровать корсет, а потом отослала ее. Уже через минуту она пожалела о своей поспешности. У нее не было ночной рубашки, ей не в чем было спать, кроме дневной сорочки и панталончиков.

Впрочем, это не имело значения. Больше всего ей хотелось остаться одной, лечь и закрыть глаза в темноте, чтобы не было больше никаких расспросов, испытующих взглядов, подозрений. Увы, она не могла спрятаться от своих собственных мыслей.

Она с успехом прошла первое испытание, хотя ей самой с трудом в это верилось. Лишь когда минуты растянулись в часы, она позволила себе в это поверить. Она встретилась с принцем здесь, в цыганском таборе, среди людей, считавших его одним из своих. Она оказалась в его повозке, она даже спала в его постели. Де Ланде оказался прав, уверяя, что это наилучший подход к принцу: здесь он был в своей стихии, здесь, вдали от города, он чувствовал себя непринужденно, здесь не было властей, к которым можно было бы обратиться, чтобы они приняли на себя заботу о ней, здесь внимание принца было устремлено на нее и ничто его не отвлекало. Кажется, ей удалось пробудить любопытство Родерика, а может быть, и его сочувствие.

Конечно, этого было недостаточно. Была у нее возможность, в этом Мара не сомневалась, сделать гораздо больше, но она не сумела ею воспользоваться. Ее решимость дрогнула, когда она столкнулась с принцем лицом к лицу. Больше она не должна допускать ничего подобного, она просто не может себе этого позволить — ради бабушки. Но вот сумеет ли она заставить себя улыбаться и кокетничать? Сможет ли она сделать последний шаг и лечь в постель с мужчиной?