«Эти строки, которые должны будут послужить вашему образованию, ваш друг начертал в тюрьме для преступников, в подвалах инквизиции. Думая о неоценимых преимуществах, которые вам должны доставить эти дружеские записки, я чувствую, как смягчаются ужасы заточения, столь же долгого, сколь и незаслуженного… Мне доставляет удовольствие думать, что в окружении стражников, отягченный кандалами, раб все еще может возвысить своего друга над могущественными монархами, которые правят этим местом заточения.

Вы проникнете, мой дорогой Филошат, в святая святых высших наук; моя рука поднимет для вас непроницаемую завесу, скрывающую от глаз обычного человека дарохранительницу, святилище, куда Всевышний поместил тайны Природы, которые он предназначил лишь для немногих привилегированных существ, для избранных, которых его Всемогущество создало, чтобы Видеть, и чтобы, вознесясь вслед за ним в бесконечности его Славы, направить один из лучей, чье сияние окружает его золотой трон, на род человеческий.

Пусть пример вашего друга будет для вас полезным уроком, и тогда я благословлю долгие годы испытаний, посланных мне по воле злых людей.

Два подводных камня, одинаково опасных, постоянно будут встречаться на вашем пути; один из них попирает священные права каждого индивидуума: это Злоупотребление властью, которую БОГ доверил вам, а другой будет причиной вашей гибели: это Болтливость… Оба рождены от одной матери, оба обязаны своим существованием Гордыне, а человеческая слабость вскормила их своим молоком; они слепы; мать ведет их; с ее помощью эти два чудовища донесут свое дыхание до сердца Избранных самим Всевышним. Горе тому, кто злоупотребит дарами неба для потакания своим страстям. Всемогущая рука, подчиняющая ему все Элементы, сломит его, как слабую тростинку; вечных мук не хватит, чтобы искупить его преступление. Духи ада будут с презрением смеяться над слезами существа, чей грозный голос столько раз заставлял их дрожать в глубине огненных пропастей.

Я набрасываю эту устрашающую картину отнюдь не для вас, Филошат; друг человечества никогда не станет его мучителем… по болтливость, сын мой, эта властная потребность вызывать изумление, восхищение, — вот бездна, которой я опасаюсь для вас. БОГ предоставляет людям заботу наказать неосторожного служителя, позволившем взгляду профана проникнуть в таинственное святилище; о Филошат, пусть мои несчастья всегда приходят вам на ум. И я тоже зная счастье. Осыпанный дарами Неба, окруженный столь великим могуществом, что оно было недоступно человеческому пониманию, повелевающий духами, которые правят миром, счастливый от того счастья, которое я давал, я в лоне обожаемой семьи вкушал то блаженство, которое Всевышний дарит своим дорогим чадам. И одно мгновение все разрушило, я заговорил, и все исчезло как дым. О сын мой, не ходите по моим следам… Только бы суетное желание блистать в глазах света не вызвало и вашу погибель… Думайте обо мне, ваш друг пишет вам из тюрьмы, и его тело раздавлено пытками. Филошат, подумайте о том, что рука, пишущая эти слова, вся в шрамах от оков, ее отягощающих… Бог наказал меня; но что я сделал жестоким людям, которые меня преследуют? Какое право они имеют допрашивать слугу Всевышнего? Они спрашивают меня, каковы доказательства моей миссии: мои свидетели — чудеса; мои защитники — мои добродетели, непорочная жизнь, чистое сердце; что я говорю, разве есть у меня еще право жаловаться? Я заговорил. Всевышний отдал меня, лишенного сил и могущества, во власть беснований алчного фанатизма. Рука, которая раньше могла уничтожить целую армию, сегодня с трудом может поднять цепи, ее тяготящие.

Конечно, вслед за Ривьером было бы заманчиво отождествить печального узника застенков инквизиции, знаменитого мага, масона и оккультиста графа Алессандро Калиостро с уроженцем сицилийского города Палермо авантюристом Джузеппе Бальзамо, ибо таково, как принято считать, его настоящее имя. Правда, есть небольшая нестыковка: по-итальянски это имя пишется как Giuseppe Balsamo. Можно возразить: Джузеппе — итальянская форма имени Иосиф, данного младенцу при крещении, по-французски это библейское имя произносится как Жозеф и пишется, как Joseph. "Святейшая Тринософия" написана по-французски, автору логично было бы написать свое имя в принятой в этом языке форме. И тогда инициалы J.B.C. логично будет прочитать как Joseph Balsamo Cagliostro.

Вот только далеко не все думают, что Джузеппе Бальзамо и граф Калиостро — одно и то же лицо. Есть сторонники версии, что это совершенно разные персонажи. И биографии у них разные. Так считает, например, английский исследователь У.-Р.-Г. Троубридж, который в своей книге "Калиостро. Блеск и нищета Мастера магии" (1910) приводит довольно убедительные доказательства своей точки зрения. Как пишет о Калиостро Мэнли Палмер Холл,"

вне всяких сомнений, граф Калиостро является самым оболганным человеком в современной истории".

У.-Р.-Г. Троубридж горячо отстаивает "доброе имя" графа Калиостро: "

Подозрение, которое всегда внушали таинства и магия, сделало фантастическую личность Калиостро легкой мишенью для клеветы. Поэтому о нем сложилось превратное мнение и сведения, дошедшие до нас, так искажены, что узнать этого благородного человека трудно. Больше сотни лет его репутация раскачивалась на виселице бесславия, и всякого, кто пытался вынуть ее из петли, ждали проклятия. Его судьба была его славой. История его помнит не столько за то, что сам он сделал, сколько за то, что с ним сделали

".

Граф Калиостро не имел близких друзей или корреспондентов, с которыми мог бы поделиться сведениями о своем рождении и ранних годах. Делиться ими он избегал. Если такие сведения подчас и проскальзывали в беседах с почитателями или любопытствующими, они были весьма скудны и загадочны:

А имен этих, как водилось в осьмнадцатом столетии, было немало: что ни страна или город, то новое звучное имя. Вот их неполный перечень: Ахарат, Зиче, Малиссе, Мелина, Тискио (а может быть, Тишио или Чико?), маркиз Пеллегрини, маркиз д’Анна, маркиз Бальзамо, граф Феникс, граф де Гарат, сэр Балтимор, синьор Бельмонте, и даже Фредерико Гвальди или Фридрих Гвалдо, как он отрекомендовался в свое время в Митаве семейству Медем.

Но дважды, представая перед правосудием, граф Калиостро был вынужден рассказать о себе более подробно. Сначала в мае 1786 года, когда его допрашивал парижский суд по ставшему известным на всю Европу громкому делу об ожерелье королевы. Эти показания Калиостро, озаглавленные "Mémoire pour le comte de Cagliostro, accusé, contre M. Le Procureur-Cénéral accusateur", называемые для краткости "Мемуар графа Калиостро" или "Записки графа Калиостро", были немедленно выпущены отдельной книжечкой, которую тут же расхватали жадные до сенсаций парижане. Записки эти сразу же вышли и в русском переводе под названием "Мемориал графа Калиостро против господина генерал-прокурора, обвиняющего его. Писанный им самим. В Москве, в типографии Пономарева, 1786".