Пока нет зарослей крапивы,

И не цепляется репей,

Бегу тропинкою, где ивы,

Притихнув, слушают ручей.

В нарядах белоснежных, пышных,

Село Турки расположено на холмистой местности. Там много гор, равнин, широкая река, лес. Оно все утопает в садах.

На Лачиновой горе или улице Лачиновка, протянувшейся вдоль самого оврага (теперь улица Революционная) стоял маленький саманный {сделанный из глины и деревянных чушек) домик, покрытый соломой. Жили в нем крепостные крестьяне — Анна и Павел, да были у них дочка и сын. Дочку выдали замуж за такого же бедного крестьянского парня, а отец со своим младшим сыном работали на помещика шесть дней в неделю и лишь один день на свою семью. Жена днем занималась и работой на барщине, и домашним хозяйством. А вечером зажигали лучину, и при ее тусклом свете она пряла куделю (от этого и произошла их фамилия — Куделькины).

Мать сама ткала из спряденных нитей холсты, шила для мужа и сына холщевые рубахи, для себя юбки, кофты. Ситцевые кофточки надевала лишь на праздник. Обуви, кроме лаптей, тоже не имели.

В 1861 году на Руси отменили крепостное право. Крестьяне могли отойти от помещиков, получить надел земли. Но мало что изменилось в жизни крестьян. Надел земли давали далеко от села и только тем семьям, где есть мужчины и мальчики. Дочерям земли не полагалось: все равно выйдет замуж и уйдет в другую семью. Но многие отошли от помещика. Отошли и Куделькины. Далеко было их поле, но все же свое.

Сын Иван в эти годы был уже женихом, и хоть уставал на полевых работах, вечерами уходил на зарянки, где парни и девушки пели, танцевали под гармошку и балалайку, где молодежь знакомилась друг с другом.

В живописном селе Турки были не только Лачинова гора, Туркова и Селявина. Были горы Гаврилова (или Гавриловка), Вышеславцева гора и Крымская (или Крымовка).

В одном из домов Крымовки жил Иванов Осип. Люди его уважали, часто приходили за советом или помощью. То ли оттого, что он был умным и добрым, но его не всегда называли даже Осипом; разве только тогда, когда были чем-то недовольны:

— Осип, забери своего телка из соседнего огорода, все грядки истоптал.

Но больше его звали ласково, Осей. Уже многие стали забывать их фамилию Ивановых, прилипла к ним фамилия Осины. По документам-то Ивановы, а по-уличному Осины:

— Говорят, Осины уже сенокос начали. Или так:

Сыграли свадьбу. И Наташа с Крымской горы переехала на Лачинову улицу к Петру. Все ей здесь нравилось: и ласковая свекровь, и приветливые старики, и глухонемой брат мужа, которого ей было так жаль, и хорошенькая девочка Лизавета, младшая сестренка Петра. Но больше всего ее привлекал здесь простор этой улицы, который давал будто бы простор и свободу душе:

— Глянешь от вас на Селявку, простор нескончаемый, не то, что на нашей Крымовке, где на улице двум телегам не разъехаться. Красота у вас тут, Петя, только б любоваться.

Обняв жену, Петр повел ее показать огород. Наташа ахнула, всплеснув своими нежными руками:

— Чудо! А у нас там огород идет по склону оврага. Поливаешь, а вода вся вниз убегает. У вас же равнина. Счастье какое! Здесь справа мы с тобой смородину посадим черную и красную.

— А вишня, смотри, к нам от соседей перешла, — показывал Петя. — А видишь этих двух красавиц?

Самым крайним на улице Лачиновка стоял дом Никиты Трофимова. Был ли Никита вздорным или очень бедным, а возможно, его за что-то недолюбливали, но звали его все не Никитой, а Никиткой, то есть по-деревенски Микиткой. Да, впрочем, почти всех раньше в крестьянстве звали Ванькой, Васькой, Федькой, а не Ваней или Васей.

Умерла у Никиты жена, и дети разлетелись кто куда: кого-то убили на войне, кто-то уехал в город Царицын к родным, да так и остался там, хоть думалось, что едет ненадолго, но устраивались в городе на заводы, обзаводились семьями.

И пристала в Турках к Трофимовым по Никите уличная фамилия Микиткины.

Доживал Никита с женатым сыном в своем доме. И оставался при нем еще последыш Филька.

Появились у Никиты уже и внуки один за другим, росла семья. Филька был еще подростком, но удивлял всех разумом. Сам научился писать и читать. Случалось, что сидят все на семейном совете, решают всяческие вопросы. Думают-гадают, а дело не идет. И самый молоденький Филька, как правило, непременно подскажет, как лучше сделать.

Вот, Томуся, и пустеет наш дом. Было когда-то в нем девять человек, а теперь остались мы с отцом да вы с Лидкой, — говорила мне мама Наташа.

Но лицо ее не было грустным. Она держала в руках письмо дяди Коли, ее старшего сына. Оно пришло вчера, и в письме дядя Коля сообщал, что стал командиром в Красной Армии.

— А не повернись жизнь по-новому, так Колька и ходил бы всю жизнь за скотиной, копался в навозе, — продолжала говорить мама Наташа, а я сидела и слушала.

Молодая советская республика росла. Уже все давно забыли о том, что были когда-то голодные. Не стало и нищих. А кому голодно — иди в колхоз, примут с радостью. Единоличнику трудно приобрести сельхозмашину: дорого. В колхозы же государство поставляло косилки, молотилки, сортировки, веялки, трактора, сеялки. Большинство работ выполнялось механизированно.

Колхозник же мог выходить на работу ежедневно, а мог по своему усмотрению несколько дней работать на собственном хозяйстве. Но и платили по трудодням, которые подсчитывал учетчик правления колхоза. Чем больше колхозник выработает дней, тем больше заработает. Платили в основном урожаем, излишки которого колхозник мог продать на рынке и купить на вырученные деньги все то, что ему было необходимо. Приусадебный участок колхозник имел право иметь втрое больший, чем служащий. Поэтому единоличников на селе уже и не оставалось. Те, кто не работал в колхозе, работали в различных государственных учреждениях.

Закончила шестой класс. Вот и долгожданные каникулы!

А в наш Дом культуры приехали артисты на все лето с замечательным репертуаром: «Коварство и любовь», «Доктор Калюжный», «Сады цветут», «Мачеха», «Платон Кречет», «Последняя жертва,».

Начались гастроли. Мы с подружками не пропускали ни одного спектакля.

Во второй половине июня мама уехала ненадолго в колхоз в командировку. К выходному дню, к воскресенью, приехала. Везде на видных местах висели афиши «Мачеха». С утра в воскресенье мы с Юлькой, соседской девчонкой, договорились, что вечером непременно пойдем на спектакль, а днем сидели за их домом в тени и играли в карты (в блюндыри) с соседками-женщинами.

Вот сюда-то вдруг кто-то принес нам страшную весть: фашистская Германия напала на Советский Союз без объявления войны.

Мир в нашем Союзе. Какое счастье! Каждая семья ждала с фронта своих сыновей, мужей, братьев, отцов. И победители возвращались в свои родные дома. Но сколько воинов полегло в боях! В марте был убит муж нашей Маруси, отец Валерика, он совсем недолго не дожил до победы. Бабушка Валерика прислала письмо с просьбой привезти ей внука, так как он — единственное ее родное кровное существо, — сын ее единственного погибшего сына. Она собралась покинуть Куйбышев и уехать в Азербайджан к сестре, надеясь, что это облегчит ей жизнь. Мама отвезла ей мальчика, старушка уехала к сестре. Но Валерик умер в возрасте пяти лет. У меня в школе приближались экзамены. Мои подружки Юля и Валя Рыгунова, как самые неуспевающие, к экзаменам на аттестат зрелости допущены не были. По закону на второй год в десятом классе тоже не оставляли. Можно было заниматься самостоятельно, а через год сдавать экстерном. Но коли дело не шло и в школе, то самостоятельную подготовку невозможно было и представить. Юльку мне было очень жаль, нам так мечталось вместе уехать учиться дальше. Рыгуновы, видимо, были в шоке. Отец Вали воспринял это событие как позор, срочно подал заявление об освобождении его от занимаемой должности и попросил перевода в другой район. Вскоре вся семья из Тур-ков выехала.

Первый экзамен — сочинение по литературе. Горький и Маяковский — вот самые основные авторы, произведения которых в то время входили в материал десятых классов. Этому в подготовке к сочинению я и уделяла самое большое внимание. И одной их трех тем на экзамене была такая: «Идейное богатство и душевная красота героев в романе A.M. Горького «Мать». У меня захватило дух: даже об одном герое можно сказать удивительно много, но я имела право писать глубже и шире — о каждом из героев. Произведение это я знала хорошо. За свое сочинение я получила «отлично».

Мы сдавали очень много предметов, все страшно волновались, готовились днем и поздно вечером. Но однажды, едва ночью задремав, увидела странный сон. Будто мы в доме Юли. Около печки у них были недостроенные полати: упираясь в потолок, стоял столб, от которого в стенку была вмазана круглая перекладина. Получалось что-то подобие турника. Снилось, что на этом «турнике», ухватившись руками, висели втроем три ученицы: Рая Федорова, Валя Шиндова (из десятого «Б») и я. Висеть было трудно, силы оставляли, и мы с Раей упали. Валя же осталась висеть.

И вот сдан последний экзамен. И тоже на «отлично». И только один человек из двух десятых классов полностью аттестовывался на одни пятерки, а это значило, что я претендовала на золотую медаль.

Директор школы поручила мне написать статью в местную газету о том, как я шла к своей победе, как занималась над собой все десять лет. Писать было неловко, но не хотелось ослушаться и огорчить директора.

А я училась в это время в Саратове в строительном институте. Каким маленьким показалось мне здание института по сравнению с величественными корпусами университета. К тому же часть здания была отдана под общежитие студентов. Я училась с удовольствием, легко помогала с курсовыми заданиями подругам. Видимо, большую роль играли прочные школьные знания. Одним словом, судьбой своей я была довольна.

Все три мои турковские подружки тоже учились в Саратове, но поступили в дошкольное педучилище. Жили, к сожалению, не в общежитии, а на частной квартире. Но общались мы часто.

Однажды меня навестила мама. Девочки, учившиеся со мной, еще на улице узнали, к кому она приехала: так мы были с ней похожи.

Но к концу учебного года случилось непредвиденное. Дело в том, что до войны здание нашего института принадлежало сельскохозяйственному институту. В войну здесь размещался госпиталь. Сельскохозяйственники отвоевавали свое здание. И нам, студентам, было предложено перейти в автодорожный институт. Все это было не совсем приятно, но не бросать же учебу снова.

Здание нового института было просторным, состояло из восьми секций, имело просторные аудитории, большой актовый зал. Через дорогу от учебного корпуса находилось большое четырехэтажное общежитие. Но нас, вновь прибывших из строительного института, разместили в восьмой секции учебного корпуса. И в комнате нас было человек по тринадцать.

Едем в Турки. Теперь мне захотелось познакомить всех моих с Рэмиром. Маме и Сергею Венедиктовичу он понравился. В нашем доме на Лачиновке жил после курсов и Сережа с семьей. Мама Наташа и Сережа с Марусей тоже одобрили мой выбор. Дни бежали незаметно. Турки наши Рэмиру очень понравились. Дом в его Бакурах, где жила мать с младшим сыном и няней, тоже просторный, больше, чем у мамы Наташи, но их селу с нашим не сравниться. Турки с их лесом, рекой, садами, разнообразным рельефом — поистине курорт.

Пол-лета, в сущности, гостили то у его, то у моих родных. Впереди — преддипломная практика в Москве, а до нее — у Рэмира воинские лагеря, до которых оставались считанные дни. Мы последнее время так привыкли не расставаться, что нас огорчала предстоящая практика. Так хотелось бы в столице не разлучаться, быть всегда рядом, но нас могут разбросать по разным местам.

— А вы возьмите да поженитесь, — как-то просто, по-доброму, сказала Маруся, — а мы с Сережей будем свидетелями.

О свидетелях мы и слыхом не слыхивали, в Екатериновке искали ЗАГС, конечно, не предполагая, что нужны свидетели: никто из наших однокурсников не были женатыми. Да и вообще в то время в институте женатых пар не было — послевоенная молодежь целеустремленно тянулась к знаниям, все личное — «на потом».

11 — го июля 1950 года мы отправились в ЗАГС вчетвером, но кроме присутствия свидетелей, необходимо еще одно условие: подача заявления заблаговременно. Дня через два Рэмиру необходимо быть уж в лагерях, и работники ЗАГСа, знавшие Сережу, расписали нас.