На протяжении практически всей истории человечества проблема художественного творчества всегда рассматривалась в свете тех или иных религиозных представлений. Так, платоно-аристотелевская концепция творчества, ставшая своеобразным фундаментом гуманитарной мысли Европы, опирается на совершенно определённую религиозную базу. Фундамент этот преображён христианским миропониманием, для которого характерен особый взгляд на мир, человека и творчество. Однако современное состояние гуманитарной мысли — это состояние кризиса, суть которого — в потере религиозного основания, что в конечном итоге делает саму проблему творчества вообще и художественного творчества в частности лишённой смысла. Но опыт любого настоящего художника связан с осознанием того, что в процессе творчества присутствует некое метафизическое начало. Отмечая эту особенность, философ С. Л. Франк писал: «В процессе художественного творчества творимое, как известно, берётся из „вдохновения“, не делается умышленно, а „рождается“; какой-то сверхчеловеческий голос подсказывает его художнику, какая-то сила (а не его собственный умысел) вынуждает художника лелеять его в себе, оформлять и выразить его… Творчество есть такая активность, в которой собственное усилие художника, его собственное „делание“ неразделимо слито с непроизвольным нарастанием в нём некоего „дара свыше“ и только отвлечённо может быть отделено от него» [8, 264]. Но какова природа этого «голоса свыше»? Всегда ли вдохновляющая художника духовная сила имеет божественную природу? Возможна ли такая духовная направленность истинного произведения искусства, которая вводит читателя, зрителя, слушателя не в область света, а в область болезнетворного мрака? Подобные мучительные вопросы встают особенно остро в XX веке. Именно поэтому столь важной представляется задача православного обоснования сущностных особенностей художественного творчества.

В сознании русского интеллигента начиная с Серебряного века творчество становится самодовлеющим началом, высшей ценностью, именно ему принадлежит «верховная власть» над личностью. Такое понимание творчества в русской культуре появляется с момента возникновения символизма. Владислав Ходасевич, замечательный поэт и глубокий мыслитель, проницательно пишет о философско-экзистенциальной основе этого течения: «От каждого вступавшего в орден (а символизм в известном смысле был орденом) требовалось лишь непрестанное горение, движение — безразлично во имя чего. Все пути были открыты с одной лишь обязанностью — идти как можно быстрей и как можно дальше. Это был единственный, основной догмат. Можно было прославлять и Бога, и Дьявола. Разрешалось быть одержимым чем угодно: требовалась лишь полнота одержимости.

Отсюда: лихорадочная погоня за эмоциями, безразлично за какими. Все „переживания“ почитались благом, лишь бы их было много и они были сильны. В свою очередь, отсюда вытекало безразличное отношение к их последовательности. „Личность“ становилась копилкой переживаний, мешком, куда ссыпались накопленные без разбора эмоции, — „миги“, по выражению Брюсова…» [9, 368]

Как мы видим, для Серебряного века в целом проблема творчества была одной из центральных проблем не только в искусстве, философской мысли, но и в самой жизни творцов. Можно сказать, что Серебряный век создаёт настоящую «религию творчества» со своими догматами, таинствами и ритуалами, и одним из приверженцев этой «религии» был философ Николай Бердяев (работы «Философия творчества», «Спасение и творчество» и др.). Бердяев — апологет своеобразной «идолатрии» творчества. Не отвергая христианские догматы, Бердяев, можно сказать, «дополняет» Нагорную проповедь Христа. «Блаженны одержимые творчеством, ибо их есть Царство небесное» — так можно было бы сформулировать религиозно-философское кредо Н. Бердяева. Следует отметить, что обширная сфера современной гуманитарной мысли признаёт самоценность творчества вне каких-либо соотношений его с высшим началом бытия; само творчество становится этим высшим началом.

Прямо противоположную трактовку художественного творчества мы находим в аскетической традиции христианской мысли. В капитальном труде епископа Варнавы (Беляева) «Основы искусства святости» художественное творчество и его плод — культура — рассматриваются «…как продолжение той войны, <…> которую падший ангел, нынешний сатана, когда-то начал с Богом на небе» [3, 9]. Епископ Варнава считает, что на художественном творчестве, на искусстве и культуре изначально лежит Каинова печать, ибо именно каиниты создали и первые города, и изобрели музыкальные инструменты, ремёсла и т. д., в отличие от сифитов (потомков Сифа, третьего сына Адама и Евы). «В противоположность сифитам, — пишет епископ Варнава, — обществу сынов Божиих, впервые установивших определённые формы общественного богослужения, жившим в подвиге, покаянии, целями духовного будущего, каиниты всё более и более отклоняются от истины, любви, нравственной чистоты, но зато, с другой стороны, достигают поразительных технических успехов и знаний… и изобретают новые искусства и ремёсла» [3, 11]. В главе «Наука, литература и искусство как руководители жизни» епископ Варнава пишет: «Творчество, по существу, есть дар Божий, а на практике — это почти всегда дар демонический…» [3, 73]. Характеризуя искусство с точки зрения его сущности, епископ Варнава выделяет объективный и субъективный модус его существования. С объективной точки зрения, согласно мысли владыки, «искусство есть сознательная или бессознательная попытка отобразить небесную действительность в области земных вещественных предметов» [3, 87], в субъективном же плане с точки зрения епископа Варнавы «искусство есть самообман или, лучше сказать, просто обман» [3, 88]. На подобной точке зрения стоит и выдающийся современный богослов и проповедник архимандрит Рафаил (Карелин). В статье «О науке, искусстве и спорте» он пишет: «Искусство — это построение образа. Образ нераздельно связан с воображением, воображение — со страстью. В искусстве душевность <…> подавляет духовность, здесь происходит настоящая оккупация духа душой. Страстные эмоции заглушают духовные чувства, воображение парализует способность созерцания; восторженность и вдохновение, имитирующие духовность, лишают душу небесного покоя, который даёт благодать» [2, 349–350]. История развития искусства заключается, с точки зрения архимандрита Рафаила, во всё большем уходе от духовного начала. «От пневматологии искусство идёт к психологии, от психологии — к физиологии и, наконец, от физиологии — к патологии» [2, 351]. Следует подчеркнуть, что в вышеприведённых высказываниях и епископ Варнава, и архимандрит Рафаил говорят о светском секулярном искусстве, являющемся результатом определённого типа творчества, в котором часто фантазия является ложью, а воображение — энергией страсти. Но для современного человека представление о творчестве и искусстве как раз и связано с секулярным его вариантом. Перед нами встаёт вопрос: а какие черты присущи творчеству и искусству в христианоцентричный период его развития? В классических трудах о. Павла Флоренского, Е. Трубецкого, Н. Тарабукина, Л. Успенского, Б. Раушенбаха, В. Лепахина и др. сформулированы и проанализированы особенности церковной живописи (иконописи) в отличие от живописи светской. Такие понятия, как «обратная перспектива», символика цвета, «личное» и «доличное письмо», иерархичность в композиционном построении и т. д. являются не просто искусствоведческими терминами; они представляют собой богословское обоснование иконописи (в широком смысле слова), которое своим фундаментом имеет христианскую онтологию, антропологию и сотериологию. Суть и назначение иконы совершенно иные, нежели светской картины. Современный исследователь иконы В. Лепахин в книге «Икона и иконичность» [6] выделяет следующие функции иконы: догматическую, вероучительную, свидетельскую, проповедническую, храмовую, богослужебную, антропологическую, богословскую, историческую, воинскую, напоминательную, посредническую, родовую, хозяйственную, прикладную, эмоциональную, молитвенную, чудотворную, эстетическую и литературную. Как мы видим, эстетическая функция, которая в светской живописи стоит на первом месте, для иконы отнюдь не является первенствующей.

1. Архимандрит Киприан Керн. Антропология св. Григория Паламы. — М., 1996.

2. Архимандрит Рафаил Карелин. О науке, искусстве и спорте // Архимандрит Рафаил Карелин. Церковь и мир на пороге апокалипсиса. — М., 1999, с. 346–360.

3. Епископ Варнава Беляев. Основы искусства святости. В 4 тт. — Нижний Новгород, 1997, т. 3.

4. Игумен Антоний Логинов. Свет и тьма в искусстве // Обитель слова. Альманах. — М., 2000, с. 226–263.

5. Левшун Л. История восточно-славянского книжного слова XI–XVII вв. — Минск, 2001.