Центральную тему творчества О. Мандельштама можно обозначить как «слово и культура». Именно так называлась переломная статья 1922 года, которая открыла сборник литературно-критических работ «О поэзии» (1928). В сходных культурно-филологических категориях Мандельштам определял и то литературное течение, в котором он сформировался как самостоятельный поэт: акмеизм, по Мандельштаму, — это, с одной стороны, «тоска по мировой культуре», с другой — «совесть поэзии», «суд над поэзией» (IV, 33)

[1]

.

Уже стало традицией начинать разговор о творчестве Мандельштама с этой цитаты о «тоске по мировой культуре». Ориентация на чужую культуру (в Древней Руси — на Византию, с XVIII века — на Западную Европу) — один из константных императивов русского культурного самосознания. Поэтому на первый взгляд в мандельштамовском определении нет ничего, что бы отличало акмеизм от многих других явлений русской культуры. Более того, в объеме знаний о мировой культуре акмеисты значительно уступают своим учителям, так что «тоской по мировой культуре» скорее можно было бы назвать символизм.

Исследователи нередко перенимали мандельштамовскую формулу, не останавливаясь ни на ее лексическом оформлении, ни на контексте ее произнесения. Составляющие мандельштамовской формулы восходят к идейно-художественному миру немецкой литературы конца XVIII — начала XIX века. «Тоска» представляет собой русский перевод-эквивалент тоски-томления («Sehnsucht») немецких преромантиков по блаженному Югу, а понятие «мировой культуры» («Weltkultur») отсылает к Гете. Этот немецкий подтекст в определении акмеизма не случаен — в 1930-е годы Мандельштам интенсивно занимался Гете; образ немецкого поэта стал ключевым в поэтическом обращении «К немецкой речи» (1932), которое начиналось с реминисценции из стихотворения Гете «Selige Sehnsucht» («Блаженная тоска»). Говоря именно об этом стихотворении, вдова поэта отметила, что немецкая поэзия была для Мандельштама «самая близкая» (Н. Мандельштам 1990а: 226). Стихотворение «К немецкой речи» поэт читал на одном из своих поэтических вечеров весной 1933 года — вероятно, тогда им и были произнесены слова о тоске по мировой культуре

Все это говорит о значимости образов немецкой культуры в творчестве Мандельштама и косвенно подтверждает процитированные слова вдовы поэта. Вместе с тем данный пример показывает, что адекватное понимание как отдельных поэтических и критических высказываний Мандельштама, так и его культурософских

Мандельштам был выходцем из провинциальной еврейской семьи и поэтому изначально не ощущал себя прямым наследником русской и европейской культур. «Выбор культуры», как и выбор русской поэзии, был для него «актом личной воли» (Гаспаров 2001b: 195). Первую попытку выхода из «иудейского хаоса» сделали уже родители Мандельштама: отец бежал из «талмудических дебрей» (II, 356) в мир немецкого Просвещения, мать сознательно прививала себе и детям русскую культуру. В Тенишевском училище Мандельштам усовершенствовал свой немецкий, а в 1909–1910 годах провел два семестра в Гейдельберге.

Важность изучения отдельных национальных тем в творчестве Мандельштама была отмечена уже на заре мандельштамоведения. Еврейской теме была посвящена обстоятельная статья К. Ф. Тарановского (Taranovsky 1974)

[8]

. Античной темой у Мандельштама занимаются давно — в процессе этих исследований были выработаны многие плодотворные методы изучения его поэтики

[9]

. Лишь частично обследована итальянская тема, напрямую связанная с античной

[10]

. Отдельные статьи, биографические и библиографические комментарии были посвящены армянской и грузинской темам

[11]

. Р. Дутли написал диссертацию о месте Франции в жизни и творчестве поэта (Dutli 1985) и краткий, но емкий очерк об отношении Мандельштама к Швейцарии (Dutli 1995: 157–175). Готической и египетской тематике в творчестве Мандельштама было посвящено специальное исследование М. Л. Гаспарова (2001b: 260–295)

[12]

.

Накоплено огромное количество фактов, сделано множество открытий, которые, однако, не собраны воедино. Так, античная и еврейская темы были не столько объектом изучения, сколько экспериментальным полем для апробации новых методик (например, подтекстуальной школы Тарановского и его учеников). Кроме того, до сих пор не написаны работы, показывающие развитие отдельных национальных тем в творчестве Мандельштама. Единственным исключением можно считать уже упомянутое и пока не нашедшее продолжения исследование Р. Дутли по французской теме

[13]

.

Немецкая тема наряду с французской и итальянской играет важнейшую роль в творчестве поэта, однако до сих пор эта роль остается недостаточно исследованной. Это тем более удивительно, что ее значимость для поэтического мира Мандельштама была отмечена еще при его жизни. Впервые о немецких мотивах в лирике Мандельштама заговорил В. М. Жирмунский, исследователь-германист, изучавший восприятие немецкой литературы в русской культуре. В своей статье «На путях к классицизму» (1977: 138–141) из десяти приведенных им мандельштамовских цитат пять (!) взяты из стихотворений, содержащих немецкую образность.

К. Ф. Тарановский в работе, посвященной еврейской теме, упомянул некоторые немецкие мотивы в лирике Мандельштама, при этом он указал на три стихотворения: «Декабрист», «Зверинец» и «К немецкой речи» (в расширенном виде: Taranovsky 1976: 66)

Краткое предварительное описание «немецких» стихотворений в корпусе текстов Мандельштама составил В. Шлотт. В последней главе своей книги о функции античных мифов в поэзии Мандельштама он кратко проанализировал стихотворение «К немецкой речи» и сказал несколько слов о значении немецкой темы в более ранних стихах поэта (Schlott 1981: 254–274). Опираясь на стихотворения «Лютеранин», «Бах» и «К немецкой речи», Шлотт поставил вопрос об эволюции немецкой темы в творчестве Мандельштама (Schlott 1988: 287–293). Но его анализ был чересчур беглым — исследователь учел лишь три текста: два ранних, 1912 и 1913 годов, и один 1932 года. Между тем создание большинства стихотворений, содержащих немецкую образность, пришлось на период с 1914 по 1932 год.

При погружении в исследовательскую литературу о Мандельштаме мы столкнулись с конкретными комментаторско-интерпретационными проблемами, сам объем и острота которых требовали их дальнейшего обсуждения. Это предопределило собственно историко-литературный и поэтологический характер настоящего исследования. Первоначально задуманный синтез филологической и культурологической перспектив привел бы к аналитическим и аргументативным сдвигам, которые бы нарушили риторическое и методическое единство работы.

Если бы мы поставили перед собой цель — реконструировать мандельштамовский образ Германии, тексты Мандельштама стали бы предметом собственно культурологического, а не филологического вопрошания. Это не значит, что к этому вопросу мы не обращались вовсе, но прежде всего нас интересовало, «как сделана» немецкая тема в произведениях Мандельштама.

Первоначальным критерием отбора текстов для анализа стало появление в них образов и мотивов немецкой поэзии и мифологии (Лорелеи, Валгаллы и т. п.), упоминание имен деятелей немецкоязычной культуры (Лютера, Баха, Шуберта и т. п.), а также названий немецких и австрийских городов и других географических реалий (Рейн, Кельн и т. п.). Заслуживающими внимания мы считали и те тексты, в которых появляются слова

немецкий, германский, Германия.

Исключительные случаи оговариваются нами по ходу работы. В процессе своего развития немецкая тема у Мандельштама обрастала определенными семантическими признаками и сигнальными словами. Поэтому в разбор были включены и стихотворения, содержащие немецкую тематику имплицитно.

В настоящей работе была предпринята попытка на материале конкретных текстов выяснить, чем мотивировано появление немецкой образности в том или ином стихотворении Мандельштама. Этот вопрос напрямую связан с изучением той роли, которую немецкая тема играет как в отдельных текстах, так и в творчестве Мандельштама в целом. Поэтому мы рассматривали эту тему не саму по себе, а во взаимосвязи с особенностями поэтики Мандельштама и идейно-образным и лексико-синтаксическим строем каждого конкретного текста.

Наша основная задача состояла в том, чтобы проследить эволюцию немецкой темы в поэзии Мандельштама. Поэтому тексты анализировались в хронологическом порядке (исключения оговариваются). Речь идет не просто о соблюдении элементарных принципов историзма — сам Мандельштам, в отличие, например, от Ахматовой, придавал хронологии большое значение, в своих сборниках он расставлял стихи хронологически и даже, согласно воспоминаниям современников (Эйхенбаум 1987: 532), читал их хронологически.

В первой части работы речь идет о немецкой тематике в произведениях Мандельштама 1912–1921 годов. При анализе акмеистических стихотворений 1912–1914 годов (главы 1.1.1–1.2.2) упор делался на функции немецкой (протестантской и музыкальной) тематики в контексте полемики с символистами. Отдельного разговора, во многом выходящего за рамки нашего исследования, заслуживает практика более или менее произвольного употребления понятия

акмеизм.

Его продолжают использовать без четкого поэтологического и историко-литературного разграничения (в отличие, например, от реализма). Между тем подобная практика не всегда оправданна. Нам представляется неверным применять это понятие как поэтологический термин и тем более легкомысленно переносить его на постакмеистические произведения поэтов гумилевского круга; не стоит также помещать поэзию Мандельштама в центр этого течения, хотя именно так поступают многие исследователи русской и советской поэзии начала XX века

[25]

. Нашим вкладом в дело «деакмеизации» Мандельштама является гипотеза о «рецидиве» символистской риторики в «Оде Бетховену» (1.2.2)

[26]

.

Далее мы рассматриваем развитие немецкой темы в военных стихотворениях 1914–1916 годов: от газетной «Немецкой каски» до «миротворческой» оды «Зверинец» (1.3). В следующем разделе (1.4) анализируются мотивы немецкой мифологии и истории в стихотворениях, так или иначе затрагивающих революционные события.

Наше внимание было обращено прежде всего на стихотворения поэта; эссеистическая проза привлекалась лишь с целью уточнения некоторых темных мест в стихах (в известном смысле прозаические тексты Мандельштама представляют собой автокомментарий к его стихам). Исключение мы сделали во второй части исследования при разборе прозаических работ начала 1920-х годов (главы 2.2 и 2.4); в автобиографической и литературно-критической эссеистике этих лет поэт, пишущий в это время лишь единичные стихотворения, подводит итоги, нащупывает новые культурософские и поэтические ориентиры. Рассматривая суждения и высказывания Мандельштама, касающиеся немецких культурных реалий, мы старались не только подключить их к разбору главного объекта нашего исследования, но и на их примере продемонстрировать отдельные механизмы коренного перелома в его мировоззрении.

Труднее обстояло дело с переводами с немецкого: конечно, их нельзя приравнивать, например, к переводам из Петрарки, которые Мандельштам рассматривал как часть своего творчества. В то же время у нас нет никаких оснований списывать их в разряд безынтересной поденщины, как это было сделано большинством комментаторов и издателей Мандельштама в 1960–1980-е годы. Поэтому переводов мы касались, но не в той степени и не в том объеме, в каком анализировались оригинальные стихи. При разборе переводов с немецкого (глава 2.3) нас в первую очередь интересовала связь переводческих решений Мандельштама с той образностью, которая к тому моменту была наработана в рамках немецкой темы в собственном творчестве.

В третьей части работы рассматриваются произведения 1930-х годов: в главе 3.1 — стратегии использования немецкой тематики в «Путешествии в Армению» и в московских стихотворениях 1931–1932 годов. При разборе произведений 1933–1937 годов (3.2.1–3.3.6) мы в первую очередь старались показать двойную оксюморонную функцию немецкой темы: с одной стороны, она выполняет роль тематической «внутренней эмиграции» в идентификационных стратегиях «опального» Мандельштама (3.3.5, 3.3.6), с другой стороны, используется в интеграционной гражданской лирике (3.3.2 и 3.3.4). При этом особое внимание было уделено стихотворению «К немецкой речи» (3.2), представляющему образно-семантическую квинтэссенцию немецкой темы в творчестве Мандельштама. В заключительной части работы мы постарались обозначить отдельные проблемы изучения и перспективы дальнейших исследований немецкой темы в творчестве Мандельштама, а также в русской и советской литературе в целом.