Впервые я увидел Терри Ленокса, когда тот лежал в «роллс-ройсе» возле танцевального зала. Сторож на стоянке хотел вывести машину, но не мог закрыть дверцу, так как левая нога Терри Ленокса болталась снаружи. У него было молодое лицо, но совершенно седые волосы. Судя по его глазам, он был совсем пьян, но в остальном казался обычным милым молодым человеком в вечернем костюме, который получает на службе много денег.

Рядом с ним сидела девушка. У нее были чудесные темно-рыжие волосы, на губах легкая улыбка, а на плечах голубая норка, при виде которой «роллс-ройс» казался почти таким же, как другие машины. Почти, но не совсем.

Сторож был бойкий парень в белой куртке, на которой спереди вышито красными буквами название заведения.

— Послушайте, вы,— сказал он возмущенно,— неужели так трудно убрать ногу в машину, чтобы я мог закрыть дверцу? Или мне совсем ее распахнуть, чтобы вы вывалились на землю?

Девушка послала сторожу взгляд, который должен был проткнуть его насквозь и выйти из спины сантиметров на десять. Но это не произвело на него особого впечатления. Он даже не задрожал от страха, Парень привык

На следующей педеле после праздника памяти первых колонистов Массачусетса я встретился с ним снова. Магазины на Голливуд-бульваре начали заполняться сверхдорогим рождественским хламом, а газеты стали трубить о том, как опасно не позаботиться заранее о рождественских покупках.

В трех кварталах от моей конторы возле ряда автомобилей я увидел полицейскую машину. Оба типа, сидевшие в ней, уставились на что-то на тротуаре возле витрины. Это что-то был Терри, вернее, некое его подобие, так как за прошедшие дни он сильно сдал.

Он прислонился к фасаду магазина — ему нужно было к чему-то прислониться. На нем была грязная рубашка с расстегнутым воротником, вылезшая из-под пиджака. Он не брился уже четыре или пять дней. Нос его был перекошен, лицо так побледнело, что шрам стал едва заметен. И глаза стали похожи на две дыры, проткнутые палкой в снегу. Очевидно, типы в патрульной машине собирались его забрать, поэтому я быстро подошел и взял его под руку.

— Держитесь прямо и идите! — грубо скомандовал я и оглядел его.— Накачались? Опять пьяны?

Терри устремил на меня тусклый взор, затем улыбнулся своей односторонней улыбкой.

За три дня до рождества я получил из банка Лас-Вегаса чек на сто долларов. К нему была приложена записка на отдельном бланке. Терри благодарил меня, желал мне весело провести рождество и надеялся вскоре увидеться со мной. Взрывной эффект произвела приписка: «Сильвия и я проводим второй раз медовый месяц».

Все остальное я узнал из газетной заметки в рубрике сплетен. Я редко читаю эти сплетни, только когда нечем больше заняться.

«Пишущий эти строки поражен известием, что Терри и Сильвия Ленокс снова помирились и находятся сейчас в Лас-Вегасе. Она младшая дочь известного мультимиллионера Харлана Поттера из Сан-Франциско».

Я бросил газету в угол и включил телевизор. После чтения светских сплетен было приятно видеть борца на экране. Но факт, видимо, был верным. В этой рубрике ошибок не бывает.

Перед моим мысленным взором предстал восемнадцатикомнатный домик, подходящий к поттеровским миллионам. Но я никак не мог себе представить Терри в бермудах, нежащегося возле плавательного бассейна. Не мог представить, как он по телефону дает указания слуге поставить на лед шампанское и поджарить куропатку. Но какое мне до этого дело? Если парень захочет доставить кому-либо хлопоты, то мне об этом нечего беспокоиться. Я даже не хотел его больше видеть. Но я был уверен, что все же увижу его, хотя бы из-за этого .проклятого отделанного золотом чемодана из свиной кожи.

В мае мы в последний раз раньше обычного времени пропустили по стаканчику в баре. Терри похудел, вид у него был усталый. Все же он посмотрел на меня и улыбнулся от удовольствия.

— Я люблю приходить в бары ранним вечером, когда они только открываются. Воздух в них еще прохладный и чистый, все блестит, а бармен устремляет последний взгляд в зеркало, чтобы убедиться, хорошо ли сидит на нем галстук. Первый тихий вечерний глоток в тихом баре — это превосходно!

Я согласился, с ним.

— Со спиртным, как с любовью,— сказал Терри.— Первый поцелуй, как волшебство, второй — интимный, а третий — уже привычное дело. После этого девушку раздевают.

— Разве это так плохо? — спросил я.

Пистолет не был нацелен на меня, Терри просто держал его в руке. Это было оружие среднего калибра иностранного производства, Определенно не кольт и не «савидж». С бледным лицом, искаженным шрамом, в надвинутой на глаза шляпе и с поднятым воротником, Терри словно вышел из старого гангстерского фильма.

— Отвезите меня в Тихуану к самолету в 10.15,— сказал он.— У меня есть паспорт и виза, и мне ничего не остается, как уехать. По некоторым причинам я не могу воспользоваться поездом или автобусом, а полет из Лос-Анджелеса тоже исключается. Пятьсот долларов будет достаточно за эту услугу?

Я стоял в дверях и не посторонился, чтобы пропустить его.

— Пять сотен плюс пушка? — спросил я.

Он посмотрел отсутствующим взглядом на пистолет и убрал его в карман.

Знаменитая танцовщица Надина, покорившая своим талантом Париж, как будто раскачиваясь от грома аплодисментов, кланялась снова и снова. Ее и без того узкие черные глаза, казалось, сузились еще больше, линия алого рта слабо изогнулась кверху. Восторженные парижане продолжали еще хлопать, после того как занавес со свистом упал, закрыв причудливые красно-голубые декорации. Кружась в водовороте ярких драпировок, балерина сошла со сцены. Мужчина с огромной бородой восторженно принял ее в свои объятия. Это был антрепренер.

— Чудесно, моя маленькая, чудесно,— восклицал он.— Сегодня вы превзошли себя! — И он галантно, хотя и несколько сдержанно, поцеловал ее в обе щеки.

Мадам Надина приняла дань восхищения с легкостью, которая приобретается только долгой привычкой, и прошла в свою уборную, где повсюду были небрежно нагромождены букеты цветов и развешены футуристически раскрашенные костюмы, а воздух напоен приторным запахом роз, парфюмерии и эссенций. Костюмерша Жанна помогала актрисе переодеваться, без конца рассыпая неискренние комплименты. Стук в дверь прервал ее излияния. Жанна вышла и через минуту вернулась с визитной карточкой.

— Мадам примет?

— Дайте посмотреть.— Танцовщица протянула руку и, прочтя на карточке слова: «Граф Сергей Павлович», заметно оживилась.— Я приму, его. Дайте мне маисовый пеньюар. И когда он войдет, можете быть свободны.

Каждый, кто бывал у меня, уговаривал записать эту историю. Все — от лорда Несби до нашей горничной Эмили, которую я видела во время своей последней поездки в Англию:

— Какую чудную книгу могли бы вы написать обо всем этом!

Я допускаю, что у меня есть кое-какие данные для подобной работы. Я была причастна к этому делу с начала и до конца. То же немногое, чего я не знаю, я могла бы почерпнуть из дневника сэра Юстуса Педлера, который он мне любезно предоставил. Итак —

Все были очень добры ко мне. В том состоянии, в котором я тогда находилась, мне это очень нравилось. Однако горе мое не было таким уж огромным. Папа никогда не любил меня по-настоящему, и я это знала. Если бы он действительно меня любил, это вызвало бы у меня ответное чувство. Да, я ухаживала за ним и втайне восхищалась его знаниями и бескомпромиссной преданностью науке. Мне было очень жаль, что папа умер как раз в тот момент, когда его интерес к науке достиг своей высшей точки.

Я чувствовала бы себя лучше, если бы могла похоронить его в пещере с картинками, изображавшими северного оленя и кремневые орудия. Но общественность настояла на обыкновенной могиле с мраморной плитой на нашем местном отвратительном церковном дворе.

Прошло некоторое время, прежде чем я смогла осознать, что та свобода, о которой я мечтала, наконец наступила.

Я была сиротой и, в сущности, без крова и без денег, но зато совершенно свободной. В то же время я очень ценила доброту окружавших меня людей.

Священник из кожи лез, чтобы убедить меня в том, что его жена срочно нуждается в компаньонке. Нашей маленькой библиотеке внезапно понадобился помощник библиотекаря. Наконец, наш доктор позвал меня в гости и после смехотворных извинений за то, что осмелился послать мне счет за лечение отца, вдруг сделал мне предложение.

Несколько недель я сильно скучала. Миссис Флеминг и ее подруги казались мне в высшей степени неинтересными людьми. Они часами говорили друг с другом о себе и о своих детях — как трудно достать для них хорошее молоко и что они сказали в молочной, когда молоко оказалось плохим. Затем обычно переходили к слугам и говорили о том, как трудно найти хороших слуг и что они сказали по этому поводу женщине, которая работает в отделе регистрации, и что та ответила им. Казалось, что они никогда не читают газет и их совершенно не интересует, что происходит на белом свете. Они не любили путешествовать — ведь другие страны так отличались от Англии. Вот Ривьера им нравилась — там всегда можно было встретить знакомых. Я слушала их, с трудом сдерживаясь. Большая часть этих женщин были богаты.

Весь огромный прекрасный мир был к их услугам, а они добровольно оставались в грязном и туманном Лондоне и вели нескончаемые разговоры о молочниках и слугах.

Оглядываясь назад и вспоминая все это, я думаю, что была не совсем к ним справедлива. Но они были глупы, глупы даже в своей повседневной жизни. Многие из них с трудом справлялись со своими домашними делами, даже имея слуг.

Мое положение не улучшалось. Дом и обстановка были проданы, но вырученных денег едва хватило на уплату наших долгов. До сих пор мне не удалось найти работу. Но и нельзя сказать, что я очень стремилась к ней. У меня было твердое убеждение, что я еще найду дело по призванию. Я говорила себе, что каждый может добиться того, чего он очень хочет. Но эта теория нуждалась в практической проверке.

Это случилось в начале января, точнее, 8 января. Я возвращалась с неудачного свидания с одной леди, которая говорила, что ей нужна секретарь-компаньонка, а в действительности оказалось, что ей требуется работница, которая работала бы по 12 часов в день за 25 фунтов в год. Мы расстались с плохо скрытой неприязнью друг к другу. Я прошла к Гайд-парку и, спустившись в метро, взяла билет. Мне хотелось узнать, действительно ли было сообщение между двумя туннелями в направлении Даун-стрит. И очень обрадовалась, увидев, что мои предположения подтвердились. На платформе было не много людей. На нашем конце, кроме меня, поезда ждал только какой-то мужчина. Когда я проходила мимо него, то сразу почувствовала запах, который с детства не переношу,— запах нафталина. Тяжелое пальто этого типа буквально было пропитано нафталином. Большинство людей надевают свои зимние пальто обычно до января, и запах нафталина к этому времени уже выветривается. Мужчина стоял недалеко от меня, совсем рядом с туннелем. Казалось, он был глубоко погружен в свои мысли. Я могла внимательно рассмотреть его, не боясь, что меня упрекнут в назойливости. Это был маленький худенький человек с очень темным лицом, светлыми голубыми глазами и небольшой черной бородой. Только что из-за границы, сделала я вывод. Вот почему его пальто пахнет нафталином. У него загорелое лицо. Он приехал из Индии. Не офицер. Тогда у него не было бы бороды. Возможно, чайный плантатор.

На приглашение полиции опознать личность убитой женщины никто не откликнулся. Следствие установило следующие факты:

8 января между часом и двумя хорошо одетая женщина, говорящая с легким иностранным акцентом, вошла в маклерскую контору «Мессере, Батлер и Парк» в Найтсбридже. Она объяснила, что ей хотелось бы снять или купить домик на Темзе недалеко от Лондона.

Ей дали несколько адресов, в том числе адрес Милл-хауза. Она сообщила, что фамилия ее де Кастино и что живет она в отеле «Риц». Но оказалось, что в отеле под такой фамилией никто не останавливался. Служащие гостиницы не смогли опознать тело. Миссис Джеймс, жена садовника сэра Юстуса Педлера, что присматривала за Милл-хаузом и жила в маленькой привратницкой, из окон которой открывался вид на главную дорогу, ведущую к дому, тоже дала показания: около трех часов того самого дня какая-то леди пришла осмотреть дом. Она показала ордер на осмотр дома, и, как обычно, миссис Джеймс дала ей ключи. Дом был расположен на некотором расстоянии от привратницкой, и она могла не провожать туда будущих жильцов. Через несколько минут пришел молодой человек. Миссис Джеймс описала его как высокого, широкоплечего, с бронзовым лицом и серыми светлыми глазами. Он был чисто выбрит и одет в коричневый костюм. Он объяснил миссис Джеймс, что он друг леди, которая пошла осматривать дом, и что он задержался на почте, чтобы послать телеграмму. Она направила его к дому и перестала о нем думать. Через пять минут он вернулся, отдал ей ключи и объяснил, что, пожалуй, дом им не подойдет.

Миссис Джеймс не видела леди и решила, что она ушла раньше. Она только заметила, что молодой человек был чем-то очень расстроен.

«Он был похож на человека, который только что видел черта,— сказала миссис Джеймс.— Мне показалось, он болен».