Бекки услышала, как захлопнулась входная дверь за Чарли, потом подождала, когда звук его шагов затихнет вдали, и только после этого выскользнула из кровати. Она сама себе удивлялась, ей никогда раньше не приходило в голову, что она может так здорово врать, но теперь на нее словно нашло вдохновение. Она позвонила Мораг накануне вечером и, сославшись на нездоровье, попросила, чтобы та разрешила ей остаться дома на денек-другой. Нет, ничего серьезного, просто немного простыла. В любом случае в галерее сейчас было затишье, перерыв между выставками.

Она набросила халат и направилась в ванную. У нее был целый час на то, чтобы подготовиться к встрече с Генри. Можно было надолго погрузиться в ванну, минут пятнадцать потратить на прическу и макияж, а потом они отправятся куда-нибудь вместе. Целый день в отеле в сельской местности в Беркшире. Генри обнаружил его совершенно случайно. Она с трудом сдерживала нетерпение. У нее было любовное приключение. Она прошептала эти слова себе самой, потому что все это казалось совершенно невероятным. Она, Бекки Олдридж, которой вскоре предстояло стать Бекки Мейсон,

крутит роман!

И не было никого, кому бы она могла рассказать об этом. Амбер, разумеется, не должна была знать, особенно теперь, после всего, что случилось с бедной Мадлен. Маме? Исключено. Ее родители обожали Чарли, и кроме того, они и представить себе не могли, что Бекки может быть такой распущенной. Она задумалась о Мадлен и ужасном завершении ее романа. Это всего лишь мгновение, бормотала она себе самой, надо ловить мгновения счастья, если можешь и когда можешь. Никогда не знаешь, что произойдет в следующую минуту.

С этой глубокой философской мыслью она нырнула в ванну.

Через час ровно Генри позвонил у дверей. Бекки бросила на себя последний взгляд в зеркало и бегом спустилась по лестнице. Минуту спустя они уже мчались по Южной окружной дороге в сторону трассы М25. Генри отпустил рычаг переключения скоростей, чтобы погладить Бекки по бедру. Она откинулась на сиденье, стараясь унять трепет, от которого у нее в животе творилось нечто непонятное. Она всегда испытывала подобные ощущения в присутствии Генри, даже теперь, когда прошло уже шесть месяцев с того момента, когда они в первый раз занялись сексом.

Бекки не могла никому объяснить этого, даже себе самой. Она совсем не такая девушка, которая крутит бесконечные романы на стороне. Когда это случилось впервые, она была потрясена тем, что это происходит с ней. Она спокойно застегнула платье, надела пальто и пошла по дороге к станции метро. Ей не пришлось ничего объяснять Чарли, тот был совершенно поглощен собственной работой, а она частенько возвращалась из галереи поздно. У нее было множество друзей, о которых Чарли не знал ничего, но он и не интересовался.

Амбер шла по длинному белому коридору, рассматривая таблички на дверях слева и справа. Боровски, Хэммонд, профессор Грейвс… Харриган. Здесь. Она остановилась и постучала один раз, потом еще раз. Она надеялась, что делает все правильно.

— Войдите, — раздался голос изнутри. Она толкнула дверь.

— Доктор Харриган? Я — Амбер Сэлл. Я звонила вам. — Она почувствовала облегчение, когда увидела улыбку узнавания на его лице.

— Ах да, мисс Сэлл, входите. Извините меня за этот беспорядок. Пожалуйста, садитесь. Я только подвину вот это в сторону. — Он смахнул стопку бумаг со стула, стоящего перед его столом. Амбер села. — Итак? — спросил он, обходя стол, чтобы сесть на свое место. — Чем могу помочь?

— Я насчет Мадлен Сабо, — сказала Амбер без всяких предисловий. — Она один из ваших молодых врачей, хирург из операционной. — Доктор Харриган медленно кивнул. — Я не знаю, как много вам известно о том, что произошло, и почему, собственно, я здесь и говорю с вами сейчас, но…

Амбер за рулем своей машины направлялась в Ислингтон, после того как высадила Бекки у метро «Хаммер-смит». Бекки была очень настойчива, она не хотела, чтобы Амбер везла ее в Ист-Далвич, это было слишком далеко и слишком большой крюк в сторону от ее собственного дома. Амбер возражала, утверждая, что ей нечем особо заняться, но Бекки была непреклонна. Что-то изменилось в ней за последние несколько месяцев, и это было заметно. Но она не могла бы точно сформулировать, в чем это проявлялось. Она стала более настороженной, чем обычно, более озабоченной. Возможно, дело в работе — галерея расширялась. Мораг купила еще какое-то помещение в нескольких кварталах, и они планировали разделить произведения своих художников на два раздела. Одна часть должна была называться «Инсталляции и скульптура», другая «Живопись и фотография». Амбер заметила, что это хорошая идея, толком не понимая, в чем разница. Хотела разузнать подробнее, но подруга разъясняла неохотно — в последнее время, похоже, ее мысли занимал вовсе не мир искусства. Амбер очень хотелось узнать, что же это было. С Бекки определенно что-то происходит.

Амбер припарковалась прямо возле своего дома. Была половина пятого, воскресенье, заняться совершенно нечем. Она посмотрела на свои руки. Кольцо, которое она всегда носила на указательном пальце правой руки, свободно прокручивалось на нем. Она поправила кольцо.

Надежда.

Мадлен и Бекки подарили ей набор из трех серебряных колечек на день рождения, на каждом из них было выгравировано по одному слову.

Вера, Надежда

и

Верность.

Она потеряла

Верность

в первый же день, когда надела его, а

Вера

соскользнула с пальца прямо в слив раковины через месяц, когда она мыла руки. Амбер подозревала, что это колечко и теперь лежало где-то в колене трубы. Теперь она носила только кольцо с надписью

Надежда

на указательном пальце. Его трудно было надеть, но зато оно уже никак не могло соскользнуть.

Надежда… После того единственного звонка от Танде шесть месяцев назад она больше ничего не слышала о нем. Не знала, как с ним связаться, ни номера телефона, ни адреса. Она какое-то время тешила себя мыслью о том, чтобы спросить напрямик у Макса, но после первой же попытки, когда он бросил на нее очень странный и почти что гневный взгляд, отказалась от этой идеи. Она ждала, что Танде перезвонит, но этого так и не произошло. И хуже всего было то, что Амбер не переставала думать о нем. Скорее, даже наоборот, делала это все чаще. Стоило наступить такому дню, как сегодня, когда они проводили Мадлен, а Бекки заставила ее начать беспокоиться о том, что с ней происходит, как образ Танде снова предстал перед мысленным взором. Она не понимала почему.

Почему нельзя просто все забыть?

В самый разгар совещания в президентском дворце Танде оторвал взгляд от бумаг и успел заметить выражение лица человека, сидящего прямо напротив него, — министр внутренних дел вопросительно поднял одну бровь. Предложение, лежавшее на столе перед министрами и их заместителями, собравшимися в зале заседаний, вызвало подлинный переполох.

— И в чем заключается его интерес? — спросил министр финансов, скептически глядя на отчет.

Танде выдержал паузу.

— Разумеется, в прибылях. Это — колоссальный проект, требующий очень крупных капиталовложений. Вы не станете вкладывать деньги в такого рода проект, если не будете уверены в том, что он принесет вам еще большие доходы. Но во всем этом есть и нечто большее. Макс Сэлл — человек богатый. Очень богатый. В данный момент в его жизни речь идет не только о прибыли как таковой. Я думаю, что он очень заинтересован…

— В чем? — прервал его кто-то.

Киеран оглянулся вокруг. Все четверо — он, Джейк, Диггер и Вилл — стояли на площадке мезонина, глядя вниз на стеклянную лестницу и на то, как рабочие устанавливают последние лампы, которые создавали на полу параллельные линии, тянущиеся вдоль окон. Архитекторы предложили идею использовать свет и звук в качестве основного элемента дизайна помещения клуба. Киерану сразу же понравилась эта мысль, но Джейку и Диггеру она показалась недостаточно убедительной. Диггер провел некоторое время в Нью-Йорке в конце восьмидесятых годов, и для него «Студия-54» и магазин «Ксенон» стали теми местами, которые он стремился превзойти дорогой мебелью и замысловатым декором. Но у Киерана и Вилла были совсем иные, прямо противоположные мысли на этот счет. Они оба видели клуб «Парадайз Паол» совсем иным, это не должно было быть ни дискотекой, ни ночным клубом, а некоей «лабораторией звука и света», как это называли архитекторы.

Пол Окенфилд, приглашенный диджей, которого Вилл встретил на Ибице прошлым летом, согласился «пожить» в их новом клубе, если, и только при условии, что ему будет дана полная свобода в выборе музыки. Пол был звездой и имел на это право. К его словам стоило прислушаться, он держал палец на пульсе всей клубной жизни.

Их буквально покорила идея огромного пустого пространства на нижнем этаже, пульсирующего от ритма музыки и света прожекторов, которые меняли цвет и настроение в полном соответствии с музыкой. Это должно было стать диким буйством света и звука, которое воспламенит толпу, стоящую в бесконечной очереди перед входом, и задаст ритм ночной вечеринке. Пять баров с безалкогольными напитками, располагавшихся вокруг огромного танцпола, были с собственной подсветкой. Они были от пола до потолка отделаны стальными панелями со стеклянными полками и холодильниками промышленных размеров, декорированными панелями черного мрамора. Всякий раз, когда осветительные приборы в зале меняли цвет, стальные стенки баров отражали эти изменения и отбрасывали теплый мягкий свет на тела и лица людей, стоящих возле бара.

Промежуточный этаж со стеклянным полом и лестница из стекла и металла, ведущая сюда, были ареной для диск-жокея. Они потратили почти две трети из своих двух миллионов фунтов стерлингов на усилители и звуковые установки. Пол объяснил им, что система должна быть достаточно дорогой, чтобы не выходить из строя при непрерывном использовании в усиленном режиме, к тому же вся система должна выдавать отличный и громкий звук. Диск-жокеи уже начинали превращаться в звезд, их следовало достойно представлять и уделять им не меньше внимания, чем самим поп-звездам. Вверх уходили блестящие поверхности рядов синтезаторов и проигрывающей аппаратуры. Над ними располагалась обзорная площадка, с которой блестящая публика из числа друзей Паолы могла бы обозревать весь зал внизу.

Не менее важными для успеха клуба были два этажа ниже уровня земли. Здесь располагались Белый зал для ВИП-персон и зона отдыха, решенная в стиле минимализма, с белыми кожаными диванами и стенами из матового стекла. Здесь был бар с алкогольными напитками на любой вкус; бар был подсвечен снизу огнями. Зал был оснащен собственной независимой музыкальной системой. В этой зоне было множество небольших уютных помещений, куда люди старшего возраста могли удалиться от безумств толпы, которая танцевала выше этажом. Это была идея Вилла — устроить особый Белый зал только для членов клуба и приглашенных VIP-гостей. В этой зоне члены клуба могли получить более комфортные условия, они могли здесь выпить без опасений, что другие подвыпившие гости начнут буянить и крушить все вокруг. К тому же этот маленький замкнутый мирок можно было постоянно контролировать с помощью обслуживающего персонала, который мог видеть, кто вошел в зону и чем он занимается. И, наконец, самый нижний этаж был предназначен для туалетов и просторных комнат для отдыха, где девушки могли подправить макияж, устроиться здесь, поболтать и немного передохнуть, перед тем как вернуться назад в клуб.

Франческа не спеша, оценивающе присматривалась к человеку средних лет, сидевшему напротив нее. Он казался ей довольно добродушным и снисходительным, выглядел немного кособоким и склонным к полноте, но не до отвратительности — и был, конечно же, потрясающе богатым. Отто фон Кипенхоер был другом мужа Марии Луизы, Джанкарло, и Франческа знала, что ее пригласили на эту закрытую вечеринку, чтобы она могла получше присмотреться к нему, потому что… как заметила Мария Луиза в свойственной ей манере, пора искать нового спонсора, а не донимать Макса уговорами жениться на ней. Мария Луиза понимала, что предстоит нелегкое дело — она предупреждала об этом Франческу — ведь они уже немолодые, заметила она, но тут Жанкарло представил их вниманию целый список мужчин, готовых отдать все, лишь бы сидеть рядом с Франческой Росси. Франческа неохотно согласилась с ними, и вот теперь сидела напротив немецкого промышленника, помешанного на отелях, и вполуха слушала его рассказы, представляя в уме некоторые картины. Немцы ей никогда не нравились — чересчур прямолинейные и суетливые, как правило, — однако, когда она услышала о том, что последней сделкой Отто стало приобретение шикарного отеля где-то в средней Африке, она навострила уши.

— Где, вы сказали, находится этот отель? — спросила она, подавшись вперед и наблюдая, как его лицо заалело, когда его взгляд упал на ее глубокое декольте.

— Мой домик? Да… он очень красивый. Просто роскошный. Все по высшему разряду. Только лучшее. — Фон Кипенхоер был несказанно рад, что его разговор хоть одним словом, да поддержали.

— Я не сомневаюсь, что он великолепный, — перебила его Франческа. — Но где именно он находится?

Мадлен подняла свой бокал. Рядом с ней за столом сидели Дуг, Мурад, Алия… люди, которые стали ей родными. Она уезжала. Ее переводили в Нью-Йорк. Там она начнет работать на новом месте после всей той жуткой жизни, тяжелого труда, жестокой борьбы порой за саму жизнь, которая — в этом месте, и в это время — была, как кто-то из журналистов верно подметил, «сродни жизни во время тридцатилетней войны, когда не знали, откуда ждать нападения. И когда твой лютый враг мог внезапно стать самым близким другом, если он в то же время — враг твоего самого заклятого врага».

Эта жизнь походила на игру бесконечных зеркал, где истина неотличима от лжи. Как раз в то время, когда Мадлен получила документы и условия своего нового контракта, борьба в Боснии и Герцеговине перешла в новый этап своего странного запутанного противостояния. Мусульмане и хорваты, которые до недавнего времени боролись на одной стороне против сербов, вдруг обратились друг против друга. Теперь оставалось ожидать только худшего. Ночью, когда грохот артиллерии стих, Мадлен лежала рядом с Дугом и рассуждала вслух, правильно ли она поступает.

— Конечно, правильно. То, чем ты занимаешься, важно. Я имею в виду то, с чем ты сталкиваешься каждый день… все доктора могут сделать то же самое. Но последние события… учитывая участившиеся случаи насилия… это так просто не кончится, Мадлен, будут невероятные последствия с не одной искалеченной жизнью, а с тысячами. Ты должна ехать.

Мадлен молчала.

— А как же госпиталь? — вдруг спросила она. Все знали, что врачи, работавшие там, рассчитывали только на возможности Мадлен доставать лекарства и предметы первой необходимости у сил ООН.

Первым, что Бекки увидела, войдя в комнату, было именно это. Над камином висела огромная картина, написанная маслом, едва ли не произведение Ротко во всем своем мастерстве использования красок и абстрактных форм, — это было потрясающе. Она остановилась перед картиной с бокалом вина в руке.

— Кто автор картины? — спросила она хозяйку, невероятно красивую Надеж О'Коннер.

— Ах, это? Это рисовал Маримба. Годсон Маримба, — отмахнулась Надеж холеной рукой.

— Кто он? — Бекки была заинтригована. Она даже не ожидала найти картины, стоящие внимания, в Зимбабве, а уж в доме людей, которых они с Генри называли друзьями, и подавно.

— Честно, я не знаю. Это одна из находок Гида, — бросила ей в ответ Надеж, вернувшись снова к тому, о чем она недавно говорила. Бекки подошла поближе и внимательно рассмотрела картину. Маримба передал ту великолепную неторопливую смену красок, которая была так свойственна природе Зимбабве, — голубые переливались в зеленые; те — в коричневые; коричневые, бледнея, превращались в серые, а затем в белые. Это определенно был Ротко, хотя в тех формах, что создал он, было больше своеобразной органики — не четко квадратные или круглые… его формы были неопределенными, подобными развалинам Великой Зимбабве, куда Генри возил ее, когда они только приехали. Огромные, могущественные формы. Она отошла от картины, восхищаясь ею с расстояния.

…Месяц спустя Мадлен нашла маленькую квартирку на Леффертс-Плэйс, рядом с Классен-авеню в Бруклине. Небывалых размеров для Бруклина, уверила ее риелтор, не прекращавшая жевать жевательную резинку. Квартирка была на первом этаже; неподалеку был супермаркет, гастроном на углу и множество ресторанов и баров на Атлантик-авеню… «Все, что только может пожелать молодая женщина, любящая себя, — сказала Синди, смакуя жвачку. — Она просто идеальна». Мадлен слегка улыбнулась. Она подписала арендный договор на следующей же неделе, заплатила невероятный шестимесячный залог и получила внушительную связку ключей. Неужели необходимо запирать все замки на передней двери? Синди посмотрела на нее с состраданием. Ох уж эти приезжие.

— Дорогая, это Нью-Йорк. И закрываться здесь нужно на все возможные замки. Поняла? — Мадлен быстро закивала.

На метро она доехала до Бруклина и прошлась три квартала пешком до своего нового дома. Был июнь. Нью-Йорк благоухал. Она закрыла дверь за собой, заперев только два из четырех замков, и пошла осматривать свою новую квартиру. Длинный, довольно темный коридор, ведущий в гостиную, разделял кухню со столовой и довольно милую светлую спальню. Ванную комнату, казалось, сделали из бывшего здесь чулана, но она была чистой и свежевыкрашенной. Она уселась на пол. Кроме матрацев, которые Синди любезно одолжила ей до тех пор, пока она не приобретет себе что-нибудь, в квартире не было вообще ничего. Ей довольно щедро позволили распоряжаться самой; теперь она просто обязана встать и приняться за дело. Ей нужна мебель, сковородки, кастрюли, тарелки… она осмотрелась вокруг, утомленная жарой. Ее чемоданы стояли посередине гостиной. Дом. Ей было почти тридцать, а это был ее первый дом за всю жизнь. Она улыбнулась при этой мысли.

Шесть недель спустя она толкнула дверь и вошла в квартиру после особенно тяжелого рабочего дня и удивленно осмотрелась вокруг. Не заметно для нее самой это место все больше и больше становилось похожим на дом. Ей как-то удалось выкроить время, чтобы заказать кровать, софу, комод. Однажды вечером она купила цветы в горшочках; на книжном шкафу стояли фотографии мамы, папы и конечно же Питера в милых рамочках. Дом понемногу начинал обретать свои очертания. Она была бы не Мадлен, если бы немедленно не поделила свои доходы на три части. Одну треть она отправляла родителям; другую клала в банк и третью часть тратила, как ей угодно, в основном расходуя свой бюджет на изучение окрестностей. И это дало свои результаты. Ей удалось обставить квартирку так, что у других бы отняло все доходы. На прикроватном столике — старая винная корзина, которую она выпросила у владельца пуэрториканской бакалеи на углу — стояла фотография Аласдэра в рамочке. Она смотрела на нее каждый вечер, перед тем как ложиться спать. Фотографии Дуга у нее не было. Она знала, что у них ничего не будет. Он тоже это понимал. Их отношения ушли, закончились, испарились вместе с последним объятием в аэропорту в Белграде. Она и не жалела. Она никогда не могла понять, как можно быть в таких близких отношениях с человеком и в то же время чувствовать себя совершенно чужими друг другу. Как бы странно это ни звучало, именно это происходило с ними. И она не хотела осознавать это или искать ответ на свой вопрос. Все было прекрасно — и, да, необходимо, — пока все это длилось, но теперь все было кончено, и она осталась одна. И, похоже, так было правильно.

Наверное, Бекки уже представляла себе образ того человека, которого она искала, но, когда она вошла в маленький домик в перенаселенном местечке Мбар, этот замкнутый, пропитавшийся табаком заядлый курильщик, представший перед ней, был совершенно на него не похож. Годсон Маримба выглянул из-под стола с раковиной, где он лежал, и молча кивнул ей. Он был занят починкой протекавшей трубы — на полу кругом были лужи, а в углу стояло огромное ведро. Бекки встала в дверном проеме, не зная, с чего начать. Годсон Маримба не был похож на тех горожан, которых ей приходилось встречать, — она представляла себе тихого, мягкого человека, который был бы безумно рад тому, что его работами кто-то заинтересовался. Она уже представляла, как они уединятся в кафе и поговорят о его работах и искусстве. Тот человек, что работал с водопроводной трубой, был совершенной противоположностью воспитанным, ублажающим туристов слугам на ферме.

— Э… мистер Маримба? — спросила Бекки, когда его голова снова исчезла под раковиной.

— Да.

— Э… я хотела поинтересоваться… мое имя Бекки Олдридж. Ваш брат, Сэмпсон, сказал, что я могу найти вас здесь. Я…

— Я знаю, кто вы такая. Что вам нужно? — перебил он ее. Бекки отпрянула от такой прямолинейности и недоброжелательности.