Замужество наивной и чувствительной Рейчел Кавендиш с красавцем-журналистом Чарльзом Хантером показалось девушке воплощением ее мечты. Но однажды утром муж признался ей в супружеской неверности.
Впервые в жизни ей приходится принимать самостоятельные решения. Попадая в светские круги Лондона и путешествуя по всей Европе, она встречается с новыми людьми, находит истинную дружбу, страсть и обещание новой, вечной любви.
ПРОЛОГ
Рейчел родилась и выросла в мире, управляемом женщинами. Это было безоблачное, беззаботное и давшее всему начало детство. Она никогда не задумывалась над тем, что у нее не было матери, до тех пор пока не услышала, как убиравшая в комнатах женщина сказала кухарке: «…бедная маленькая сиротка, ей придется провести всю оставшуюся жизнь в постели». Она была вынуждена смириться с проклятой кроватью, потому что, как объяснил ей семейный доктор – один из немногих в ее жизни мужчин, – что она подхватила ревматическую лихорадку, и у нее была высокая температура, что повлияло на ее сердце, следовательно, ей придется оставаться в постели еще много долгих месяцев. Таким образом, она не очень сильно поразилась перспективе провести остаток жизни в своей аккуратной и уютной спаленке; новостью для нее было слово – «сиротка». Конечно, в начальной школе для девочек, которую она посещала, у нее сложилось понятие, что у всех остальных были мамы и папы, но поскольку она была синим чулком и считала большинство девочек абсолютными глупышками, то усвоила для себя непреложную истину: раз у других были мамы, то ей как-то достались две тети. Втроем они уединенно жили в большом неуклюжем доме Эдвардианской эпохи, расположенном в долине Девона. Когда Рейчел услышала о своей матери, ей исполнилось восемь лет. Она была худым долговязым ребенком с орехового цвета глазами и густыми жесткими черными волосами, заплетенными в две косы, кончики которых она жевала. Теперь, в свои тридцать шесть, она вряд ли изменилась. Она по-прежнему была худой, с крупными руками и ступнями, с теми же густыми черными волосами. Медсестры заплели их в косы, и она сидела на высокой белой кровати, с аккуратно сложенными простынями, ожесточенно покусывая кончик своей косы в ожидании времени для посетителей, когда сможет увидеть своих детей. Она находилась в больнице почти уже две недели в палате 6-б, с иронией прозванной «палатой надежды» – палатой для всех неприкаянных в результате женских срывов, депрессий, неврастений, разводов, абортов, потерь аппетита. Кровати были заполнены женщинами, которые использовали больницу как пристанище. Рейчел, в отличие от всех остальных, кто жаловался и строил планы, как выбраться отсюда, понимала, что для нее это было наиболее безопасное место. И в самом деле, как обещал ее муж, это было место, где она проведет остаток дней – больница для душевнобольных. Однако оставшиеся в ней крупицы здравого рассудка подсказывали ей выбор: или навсегда остаться в заточении этих больничных стен, или пережить метаморфозу рождения нового существа. Метаморфоза потребовала бы «отпустить с миром» все минувшее, а затем начать созидание, результат которого не мог бы быть предугадан. Если ей не удастся, все сложится так, как у большинства женщин бальзаковского возраста, слоняющихся по улицам с хозяйственными сумками, набитыми всяким хламом; женщинами, которые не в состоянии собрать воедино куски собственной жизни, каждый из которых – символ утраченного прошлого. У ее мужа были дети. Он организовал погребение жены на основе того, что ее нашли в бреду и без сознания. «Возможно, покончившей с собой» – как утверждалось в некрологе. У нее даже не было сил для сопротивления. Обе ее тетушки были мертвы. Других родственников она не имела. У ее мужа была овдовевшая и деспотичная мать, которая была только счастлива оказаться полезной своему единственному и обожаемому сыночку и присмотреть за его детьми в их роскошном доме в Ричмонде. Что пришлось предложить Рейчел взамен? Не так много на этом изломе ее судьбы, но если она рискнет и отпустит, то сможет выйти с другой стороны. Кто знал?
Ее психиатр объяснил ей, что погружение в сон на три недели дало бы возможность обрести жизненные силы ее измученному телу и истощенной нервной системе. В течение стольких лет, пока она была замужем, ее можно было сравнить с хомячком, однообразно вертевшемся в клетке супружества. Другие женщины воспринимали замужество как важную цель в жизни, а она, непокорная и мятежная, всегда тайно хотела выбраться на волю. Однако в ее поле зрения не было причины, чтобы положить конец беспредельному однообразию жизни с ее преуспевающим и безупречным мужем, пока не наступил день, когда он счел достаточно безопасным признаться и рассказать о своих интригах с другими женщинами. Некоторые из них были серьезными, длившимися год или два, другие – случайными, с горничными или стюардессами во время его путешествий. После его признания боль предательства вызвала мгновенные слезы. Она почувствовала, как дрогнула нижняя губа и подбородок невольно дернулся вниз: к своему полному замешательству, она плакала, как маленький ребенок. Рот ее раскрылся, и по щекам хлынули слезы. Она почувствовала слезы в носу и жалобно, по-детски, захныкала: «Ма-ма, мама». Приличия ради, он смутился. Это случилось в среду утром, когда они еще были в кровати. Но его неодолимое и подсознательное желание уничтожить ее так же, как он систематически уничтожал всех встречавшихся на пути женщин, было сильнее, чем осознанное стремление пожалеть ее. Кроме того, его последняя любовница предъявила ему жесткий ультиматум: «Или ты сам все ей расскажешь, или это сделаю я». И он испугался, что Рейчел, услышав о его измене от другой женщины, чего доброго, обратится в суд. Таким образом, после ночи любовных утех, начисто лишив ее возможности самозащиты, как подсказал его инстинкт убийцы, он имеет величайший шанс на успех. Рейчел обдумывала этот момент, когда прозвучал звонок, и к ее кровати ринулись посетители. Она увидела его с детьми среди устремившихся к ней.
Его расплывчатый силуэт угрожающе близко навис над ней, намереваясь поцеловать в лоб. «Иуда, – подумала она, – извечный предатель». В этот момент она приняла свое решение. Она согласится на сонную терапию. Три недели забвения. Это был ее собственный, принадлежавший только ей, водораздел, и с этого момента ее жизненный путь будет протекать по другому руслу. Этим вечером она начала принимать курс лекарств и, как Алиса в стране чудес, провалилась в глубокую черную нору, где могла почувствовать себя увлекаемой сквозь время в ранние воспоминания о большой, теплой и мягкой груди тетушки Эмили.
КНИГА ПЕРВАЯ
ПРОШЛОЕ
Глава 1
Тетя Эмили была маленькой и толстой. Ее глаза были удивительного, чрезвычайно ярко-коричневого оттенка. Как от большинства полных людей, от нее пахло влажными испарениями, напоминающими запах кукурузных полей после дождя. Скорее всего аромат исходил от ее пудры, хранившейся в большой, синей, викторианского стекла банке с огромной пуховкой, которой она обильно пудрилась по утрам после ванны. Самые ранние воспоминания Рейчел воскрешали утренние впечатления четырехлетней девочки, бегущей по коридору, обитому полированными сосновыми панелями, к спальне своей тетушки. Ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться, обеими ручонками повернуть массивную медную дверную ручку и войти внутрь. Там изо дня в день все многие годы, что она жила в этом доме, можно было увидеть одну и ту же картину. Между кроватью тетушки Эмили и свободной кроватью стоял Григорианский столик из красного дерева. Приготовленный кухаркой Ириной завтрак приносила сюда другая тетушка Рейчел, тетя Беа, сокращенное от Беатрис.
Тетя Беа имела для нее второстепенное значение в сравнении с тетушкой Эмили, поскольку тетя Беа не обладала той подушечной теплотой и интимностью, что была у тети Эмили. Сухопарые формы тети Беа не таили в себе загадки. Плечи ее были широкими, а руки мускулистыми. Не было очаровательных расщелин и тенистых лощин в пространстве меж ее грудей и коленей, в том, которое больше всего восхищало в облике тетушки Эмили, так как скромность не позволяла ей появляться абсолютно обнаженной. Обеих тетушек можно было увидеть только в ночных сорочках или в долгополых жилетках и прочных дамских панталонах. Однако тетушка Эмили была беспечно небрежной: у нее постоянно недоставало пуговиц, и ребенка тайно тянуло к призывно обнаженной плоти. Ее проворные пальчики устремлялись к нежному холмику, по ее маленькому тельцу прокатывалась волна острого чувства, на смену которому приходило умиротворенное блаженство, когда она тихонько лежала возле своей тетушки.
Прикоснуться к тете Беа было всегда не так-то просто. Правда, та целовала девочку перед сном, говоря при этом: «Спокойной ночи, дитя», – но она настороженно относилась к Рейчел, иногда была даже слегка резковатой, когда обнаруживала ее вновь прижавшейся к телу тетушки Эмили.
– Неужели тебе больше нечем заняться? – сухо вопрошала она.
Тем не менее, завтрак для них был временем тройственного союза. К столу подавался практичный бело-голубой чайный сервиз. Всю жизнь Рейчел, унаследовавшая именно этот фарфор, должна была по утрам пить чай из чайника, который напоминал о тех днях минувшего детства.
Глава 2
В то время, пока Рейчел взрослела в своем обособленном женском мире, примерно в пятидесяти милях от него, в предместье Бридпорта за свою маленькую жизнь боролся Чарльз. В Бридпорте имелась прекрасная дорога, однако там было отвратительное сообщение с близлежащими населенными пунктами: Лайм Реджис, Чармаут или Аплайм. Город имел весьма неудобную планировку: был разбросан, словно нижние юбки неряшливой женщины.
Крохотный одноэтажный домишко, служивший Чарльзу пристанищем в ранней юности, прилепился среди таких же, подобных ему, строений и грозил вот-вот развалиться. Домики были очень похожи и стояли вдоль края совершенно заброшенного поля, которое стало излюбленным местом для игр местной детворы и еще служило отличной площадкой для выгула собак. Мать Чарльза была весьма претенциозной дамой.
Когда она наконец перестала сотрясать стены маленькой больницы своими пронзительными криками и исподтишка взглянула на голенькое тельце новорожденного мальчика, которого ей показывала измученная акушерка, то первое, что ей бросилось в глаза, был синий и распухший пенис Чарльза. Она тотчас же прикрыла глаза, чтобы не видеть этого отвратительного зрелища, а когда открыла их вновь, то поняла, что ее новорожденный сын является гордым обладателем пары разноцветных яичек.
– Они что, всегда такие? – ужасаясь спросила она у медсестры.
Та добродушно рассмеялась.
Глава 3
Юлия и Ульям поженились через год после их первой встречи. Мать Юлии одобряла выбор дочери, поскольку Уильям, в конечном счете, продолжал профессию ее мужа. И даже при отсутствии других полезных качеств, он уже обладал светлыми волосами и голубыми глазами. Отец Уильяма, казалось, рад сплавить с рук хотя бы одного сына. Двум другим, по всей видимости, судьбой предназначено навсегда остаться холостяками. Если бы только старик обратил внимание на суровость хорошенького маленького ротика Юлии и ее хмурый взгляд, когда девушка приходила в их дом и разглядывала мужчин за столом, осуждая их поставленные на скатерть локти, распущенные ремни, беспечную манеру громко отхлебывать чай из дымящейся чашки, то он наверняка бы встревожился. Уильям чувствовал ее отвращение, однако твердо решил для себя быть внимательным и обходительным с этим столичным созданием.
Перед самой свадьбой у Юлии состоялся весьма неловкий разговор с матерью, который та свела к своим традиционным наставлениям.
– Они все хотят секса. Если ты даешь им его достаточно, то они не будут смотреть на сторону. Если они заглядываются на других женщин, то в этом ищи свою вину. Никогда не показывай, что это тебе может быть противно. Такой совет мать Юлии получила от своей матери, а Юлия, в свою очередь, должна будет передать его дочери. Пока Юлии удавалось справляться с любовными притязаниями Уильяма без особых хлопот. Они редко виделись, и все ухаживания осуществлялись, в основном, по почте. Она жила в Хаммерсмите с матерью, и жених приезжал с визитом всего только четыре раза. Он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке на улицах Лондона. Покрой одежды Уильяма был отвратительным, а лучшие выходные ботинки годились только для длительных загородных прогулок. Однако, даже несмотря на свое расстройство из-за провинциального вида жениха, она успокаивалась тем, что они снимут маленький домик с верандой, двумя спальнями и кухней. Там была еще и вполне современная ванная комната. Ей больше не придется принимать ванну на кухне. Юлии не терпелось превратиться в хозяйку нового домовладения и избавиться от бесконечных придирок желчной, больной матери.
Свадебное торжество прошло скромно, так как Уильям вырос без матери. Пригласили всех родственников Юлии, отца и двух братьев Уильяма. Состоялась гражданская церемония заключения брака, поскольку семейство Юлии никогда не посещало окрестных церквей. Отец и братья жениха чувствовали себя очень неуютно в костюмах и толстых шерстяных рубашках. Гостям из Бридпорта семейство Юлии, представители которого уже начали пробивать себе дорогу в высокие слои общества, показалось изысканным и непринужденным. Уильям заметил их крепкую сплоченность. Складывалось такое впечатление, что они знали дела друг друга до мелочей: вплоть до последнего гроша или свежей сплетни в округе.
– Тетушка Джесси не смогла приехать… с дядей Роном снова та же история, – заговорили сестры между собой. Волна понимающих кивков, вращений глазами и натянутых улыбок показала, что они все восприняли сообщение. Тете Джесси не удалось удержать дядю Рона от очередного запоя. В этой семье, как и в большинстве других, над всем властвовали женщины. Они выросли на старых добрых пословицах, типа: «Любовь порядочной женщины может изменить любого мужчину», превратившихся в основы женской философии их семейства. Если твой супруг не стал лучше, не сумел превратиться в бледный призрак своего прежнего «Я», всегда внимательного и чуткого на семейных сборищах, готового согласно кивнуть в подтверждение слов своей дражайшей супруги, тогда это твое поражение. Если супруг не справился и не сумел удовлетворить ненасытное стремление семейства иметь новые машины, современную кухонную утварь, путешествовать в каникулы, тогда это его поражение. Кроме прочего, в глазах кровных родственников почитание семьи было превыше всего остального.
Глава 4
– Мы не должны терять связь друг с другом, – серьезно обратилась к Юлии Мона в последний день их пребывания в больнице, когда они уже готовы были отправиться домой со своими новорожденными младенцами. Первым порывом Юлии было поджать губы и отказаться, однако за прошедшие дни она успела привязаться к Моне. Мать Юлии никогда бы не восприняла эту смешливую бродяжку как женщину, но Мона видела Юлию насквозь вместе со всеми ее претензиями, и Юлия чувствовала себя в ее компании прекрасно. В теле Моны было нечто дикое и звериное, что странно волновало Юлию. Женщина имела оливкового цвета кожу и блестящие черные глаза. Когда Мона смеялась, Юлия поражалась розовому цвету ее десен и ровным белым крепким зубам. Живя рядом с ней в уединенной тишине палаты, Юлия испытывала блаженный комфорт от присутствия Моны. Это одновременно забавляло и умиротворяло.
Однажды, после того как Мону навещал Сид (как подозревала Юлия, являлся возможным отцом малышки, но, конечно же, не состоял с Моной в законных отношениях), Юлия набралась смелости спросить у нее:
– Тебе и в самом деле нравится лапанье и поцелуи?
Мона лежала на спине в кровати. За окном стоял жаркий день. Мона взглянула на Юлию и рассмеялась. Она подняла сильные руки над головой и потянулась. От нее пахнуло мускусом. Волосы в подмышечных впадинах были густыми и курчавыми.
– Мне всегда нравился секс и мужское общество, – ответила Мона. – Сид ко мне хорошо относится, и вместе нам очень здорово, но я никогда не буду принадлежать одному мужчине. Они мне надоедают.
Глава 5
– Эмили, плакать – нехорошо, – сурово сказала тетя Беа. – Рейчел должна поступить в школу-интернат, где сможет подружиться с другими девочками ее возраста. Здесь она слишком изолирована.
– Но ведь кроме нее у нас ничего нет, – всхлипывала Эмили, и ее плечи при этом вздрагивали.
Рейчел, которая уже выросла из своего маленького стульчика на колесиках и теперь заняла положенное ей место за маленьким чайным столиком, тревожно поглядывала на своих тетушек. Об этом интернате твердили уже несколько недель. Но Рейчел обладала удивительной способностью отгораживаться от реальной жизни, погружаясь в свой собственный внутренний мир. Она научилась этому за долгие часы, проведенные в постели, к которой была прикована ревматизмом. Для нее изоляция оказалась частично вынужденной на целых два года, что мобилизовали ее внутренние ресурсы, закалившие ее на всю оставшуюся жизнь. Кроме того, Рейчел целиком и полностью жила в женском мире восприятий и ощущений тетушки Эмили, поэтому оставалась абсолютно невосприимчивой ко всему остальному внешнему окружению.
– Перестань рыдать, Эмили. Ты только расстраиваешь ребенка, – сказала тетя Беа, которая ненавидела проявления каких бы то ни было чувств. – Рейчел, дорогая, мы решили, что тебе лучше поступить в интернат при монастыре Святой Анны. Мы уже договорились там о встрече с монахинями на следующей неделе.
– Но мы ведь ничего еще не решили, – возразила тетя Эмили, но тетя Беа оставалась непреклонной. Рейчел никак не могла решить, которая из тетушек права: сердце ее разрывалось на части. С одной стороны, ей нравилось жить в домашнем уюте, в окружении забот двух тетушек, кухарки и собак, но, с другой стороны, она начинала чувствовать острую необходимость иметь друзей. Проводя долгие часы в кровати после ухода репетитора, она читала все подряд, что только попадалось ей в руки.
