В восьмидесятых, когда вьетнамская армия вторглась в Кампучию и в течение нескольких недель загнала «красных кхмеров» в джунгли, мы жили в замкнутом пространстве пропагандистских идеологических клише, в которых малая толика правды перемешалась с большей толикой не лжи даже, а скорее политической мифологии. Ведь нельзя же отрицать, что режим Пол Пота в Кампучии был самым страшным и кровавым революционно-коммунистическим экспериментом ХХ века.

Через несколько лет после возвращения из Кампучии мне удалось прочитать «освобождённый из спецхрана» платоновский «Чевенгур» я ужаснулся поразительному сходству некоторых постулатов «красного» Копёнкина и вождей «красных кхмеров».

То, что произошло в Кампучии трудно назвать диктатурой пролетариата, чем прикрывались большевики-ленинцы, или крестьянства, во имя которого воевал украинский батька Махно. Пролетариата в Камбодже никогда не было. Крестьянство же жило в условиях карнавального королевского феодализма, считая своё жалкое существование на этой земле предопределенным кармой.

Скорее это был апофеоз тирании со стороны малолетних безумцев, руководимых кучкой отмороженных ультрарадикалов, которые пытались создать некую совершенную модель азиатского коммунизма, представлявшего гремучую смесь из марксизма, троцкизма, маоизма, экзистенциализма и кхмерского национализма, в котором ненависть к вьетнамцам и китайским ростовщикам слилась с ностальгией о былом имперском величии ангкорской цивилизации.

— Ты бы осадил своего оператора, Виктор, — говорит мне Александр Бурсов, третий секретарь Посольства СССР в Народной Кампучии, официально числящийся за Союзом Советских Обществ дружбы, а неофициально за «ближними». Мы сидим на мраморной скамейке, напротив его виллы на улице Принцев.

На дворе декабрь 1980 года. Через несколько дней — Новый 1981 год. На душе у меня муторно. После поездки в Сиемреап что-то в наших с Сашкой отношениях разладилось. Обычная история, — думал я. — Почему-то все операторы живут с журналистами как кошка с собакой. Тут нужно было или сразу держать дистанцию, и тогда умыть руки перед «ближними», если они собрались «скушать» неудобного «соседа». Или сразу же показать Дудову кто в лавке хозяин, да так, чтобы паренёк не рыпался поперёд батьки. Но мы же не в Европе. И даже не в тех странах Азии, где быт как-то налажен. Здесь Кампучия. Страна с нулевым временем. Страна, где время остановилось. Страна, где тебя могут убить, потому что здесь идёт беспощадная партизанская война. Здесь плохо кругом. Ты попал в эпицентр беды. Здесь слишком много чужой боли. И твои разногласия с оператором, который делает что-то не то, настолько ничтожны перед трагедией народа… А тут еще «ближние» на Сашку наехали. Ну уж нет, Дудова я им не отдам.

— Видишь ли, Шура, — говорю я Бурсову, тщательно подбирая слова, — право, не знаю, чем это Дудов вам так досадил. Работает он превосходно. Снимает как бог. У меня к нему претензий никаких.

— Но он заносчив и груб. Местные товарищи жалуются на его поведение.