Будучи высокого мнения о своих достоинствах, майор Сэндз приготовился снисходительно принять дары, которые, как он полагал, Фортуна предлагала ему. Но он был достаточно проницателен, чтобы его можно было подкупить этим. Ему доводилось видеть и ничтожеств, осыпанных потоком ее милостей, и обманутых ею людей, действительно достойных награды. А его Фортуна всегда заставляла ждать. И если она, наконец-то, повернулась к нему, то, как он считал, не столько из какого-то милостивого чувства справедливости, сколько по той причине, что майору Сэндзу стало известно, как заставить ее сделать это.

Исходя из всех обстоятельств, которые я изложил, предполагаю, что именно с такими мыслями сидел он возле кушетки, установленной для мисс Присциллы Харрадайн, под навесом из бурой парусины, который был наскоро сооружен на высоком полуюте «Кентавра».

Пять лет назад, еще при жизни Карла Второго, он добровольно поступил на заморскую службу, убежденный, что в Новом Свете найдет то счастье, которое ускользало от него в Старом. Этот шаг в какой-то мере был вынужденным, так как беспутный отец пропил и проиграл в карты большое родовое поместье в Уилтшире. В результате этого наследство майора Сэндза оказалось скудным. Майор не был человеком, созданным для риска. В противоположность своему распутному отцу он обладал холодным расчетливым темпераментом, который, в сочетании с высокими умственными способностями, может возвысить человека. Высокие умственные способности у майора Сэндза отсутствовали, но, как большинство подобных людей, он не подозревал об этом. Если он и не осуществил своих надежд в полном соответствии с ожиданиями, он, тем не менее, считал, что близок к этому. И каковы бы ни были непредвиденные обстоятельства, они никоим образом не нарушали его убежденности, что успех явится его заслугой, результатом его искусства. Отсюда и происходило его пренебрежение к Фортуне. Вывод, в конце концов, был несложен. Он прибыл в Вест-Индию в поисках счастья, и в Вест-Индии он нашел его. Он добился того, чего желал. Могли ли причина и следствие быть связаны более тесно?

Счастье, которое он склонил на свою сторону или предвкушал удовольствие склонить, находилось рядом. Оно заключалось в мисс Присцилле Харрадайн, которая, откинувшись, сидела на кушетке из тростника и резного дуба, Стройная, прямая и довольно высокая, она являла собой изящество, бывшее лишь отражением внутреннего изящества ума. Молодое лицо в тени широкополой шляпы было миловидным и утонченным и хорошо сочеталось с ярко-золотистыми волосами.

На нем совершенно не отразились долгие годы пребывания в жгучем климате Антигуа. И если плотно сжатые губы и маленький подбородок говорили о решительности, то в умных, широко расставленных глазах цвета среднего между лазурью неба и нефритовой зеленью моря, на которое они смотрели, светились откровенность и доброта. На ней было платье с высокой талией из шелка цвета слоновой кости, обшитое золотистыми кружевами.

Сказать, что их интерес к личности нового пассажира был удовлетворен в течение последующего часа во время встречи за обедом, было бы не просто преувеличением, это было бы в полном противоречии с фактом. Эта встреча, происшедшая в большой каюте, где был подан обед, лишь возбудила еще более глубокое любопытство.

Он был представлен капитаном Брансомом как месье Шарль де Берни, из чего следовало, что он француз. Но это было трудно предположить, слушая его беглый английский, в котором сквозил лишь едва заметный отзвук галльского акцента. Если его национальность в чем-то и проявлялась, так только в некоторой свободе жестов и, на взгляд майора, в слегка преувеличенной изысканности манер. Майор Сэндз, уже приготовившийся испытать к нему неприязнь, рад был обнаружить отсутствие причин поступать иначе. Если против человека не было ничего компрометирующего, то его иностранного происхождения для майора было более чем достаточно, так как он испытывал надменное презрение ко всякому, кто не разделял с ним чести родиться англичанином.

Месье де Берни был очень высок и, несмотря на худобу, казался выносливым. Тонкие ноги в немнущихся светло-голубых чулках казались сделанными из веревок. На лицо он был очень смугл и, как сразу же заметил майор Сэндз, имел сходство с королем Карлом Вторым в молодые годы, поскольку французу едва ли могло быть больше тридцати пяти. У него было то же продолговатое лицо с выступающими скулами, тот же выдающийся подбородок и резко очерченный нос, те же маленькие черные усики над полными губами, на которых появлялось то же насмешливое выражение, что и на лице Стюарта. Темные и большие под черными бровями глаза, хотя и казались мягкими и бархатными, могли, как вскоре выяснилось, приводить в замешательство смелой прямотой взгляда. Если его спутники интересовались им, то нельзя сказать, чтобы он отвечал им взаимностью. Сама его учтивость по отношению к ним представлялась барьером, за которым он держался как бы в стороне.

Он был поглощен мыслями и, как показала беседа во время обеда, интересы его были направлены к вопросу о месте назначения. Словно резюмируя предыдущий разговор с хозяином «Кентавра», он сказал:

- Не могу понять, капитан, чем я могу вас задержать или доставить вам неудобство, если вы отправите меня на берег в лодке, даже не заходя в Маригалант?

Перед заходом солнца «Кентавр» снялся с якоря у Доминики и, имея ветер справа, взял курс на запад, к острову Авес, как бы намереваясь обойти стороной Гваделупу.

Задав курс, капитан спустился вниз ужинать. Большие кормовые окна стояли широко открытыми, и в них отступала зеленая масса острова. Капитан Брансом без сожаления подумал, что больше никогда его не увидит. Его хорошее настроение основывалось на том, что последний заход на остров сделан, товар погружен и уже определенно можно думать о доме и безмятежном покое в лоне семьи, почти забывшей о нем. Тем не менее, он пребывал в уверенности, что, подобно ему, семья с радостью воспримет его отставку и вознаградит его за все эти годы тяжелого труда и мужественно перенесенные опасности и лишения.

Удовлетворенность сделала его сверх меры болтливым. Плотный, оживленный сидел он в рубашке во главе стола, который обслуживал одетый в белую куртку негр-стюард Сэм и выделенный ему в помощь слуга месье де Берни. Пиршество в этот вечер затянулось. Здесь были и свежее мясо, и черепаха, и овощи, взятые на борт днем, а также жареный тунец, которого после полудня поймал де Берни. По такому случаю капитану предоставился случай угостить своих пассажиров сладким перуанским вином, которое он на свой грубый вкус находил весьма изысканным.

Месье де Берни выпил за благополучное возвращение капитана и многие счастливые годы в лоне семьи, находившейся так далеко, и которую он так редко видел.

- Может показаться странным, - сказал капитан, - чтобы человек почти не знал собственных детей. Чудовищно! Четверо прекрасных мальчишек почти выросли и возмужали, а для меня они пока как посторонние люди. - Задумчивая улыбка осветила его красное добродушное лицо. - Но теперь будущее принадлежит нам, и оно должно вознаградить меня за прошлое. К тому же в Бэббикомбе меня ждет кроткая, терпеливая женщина. Теперь я буду рядом с ней и докажу, что годы, проведенные вдали, не пропали зря. А этот мой последний рейс обещает быть удачным. Мы получим кучу денег за эти шкуры, когда продадим их дома. Старый Лафарж хорошо услужил мне в этот раз.

Историческая правда в отношении сэра Генри Моргана и пресловутого Тома Лича настолько четко выявилась в разговоре в каюте «Кентавра», что автору остается добавить совсем немного.

Конечно, власти припугнули Моргана за недостаток рвения в выполнении поставленной перед ним задачи по искоренению морского разбоя, сильно распространившегося в Карибском бассейне. Строгость подействовала на него, и вскоре после выхода из Берегового Братства он проявил чудеса в исполнении долга. Подействовала сама сила примера. Тот факт, что он стал под знаменем закона и порядка с последовавшим за этим роспуском пиратского флота, где он был адмиралом, заставил людей, следовавших за ним, вернуться к мирным занятиям: заготовке ценной древесины и работе на плантациях. Многих привлекла объявленная Морганом общая амнистия с предоставлением в кредит 25 акров земли каждому флибустьеру, который пожелает оставить море. Тех же, кто дерзко продолжал пиратствовать, он преследовал энергично и безжалостно, чтобы заслужить от правительства не только выговор или угрозу смещения с поста. Однако, несмотря на все его усилия несколько грабителей все еще уходили от него, и власти не постеснялись предположить, что Морган, возможно, ведет двойную игру и получает дань от тех, кто остается на свободе.

Сэр Генри был не только взбешен этим намеком, он опасался основанного на нем серьезного обвинения, результате чего мог лишиться головы. И тогда старый пират понял, что приняв рыцарское достоинство и звание королевского офицера, дал залог Судьбе, и проклиная и то, и другое, он приступил к делу, оказавшемуся более трудным, чем он предполагал.

Будучи искусным моряком и в то же время жестоким и безжалостным негодяем, Том Лич собрал вокруг себя множество пиратов, не желавших отказываться от прежнего образа жизни, и с ними на «Черном Лебеде», мощном сорокапушечном корабле, действовал в Карибском море, производя ужасные опустошения. Став объявленным вне закона отщепенцем, восстановившим всех против себя, он отринул все каноны Берегового Братства, как именовали себя буканьеры. Он был лишь разбойником, ведущим боевые действия против всех кораблей. Не обращая внимания на их принадлежность, он захватывал их, грабил и топил.

Четыре беспокойных месяца Морган тщетно охотился за ним, и чтобы привлечь к этой охоте других, назначил награду в пятьсот фунтов стерлингов за голову пирата. Однако, Том Лич не просто ускользал и становился еще более дерзким в своих грабежах, но два месяца назад у берегов Гренады, где два корабля ямайской эскадры загнали его в тупик, он принял бой и при этом один правительственный фрегат потопил, а другой вывел из строя.

В большой каюте мисс Присцилла и майор Сэндз завтракали в счастливом неведении обо всем происходящем. Они немного удивились отсутствию капитана и своего попутчика. Но проголодавшись на свежем воздухе, они выждали немного для соблюдения приличия и, уступив приглашению Сэма, сели за стол и с аппетитом приступили к еде.

Они видели, как бесшумной походкой вошел Пьер и пронес узел в каюту своего хозяина. На обращенный к нему вопрос мисс Присциллы он в своей лаконичной манере ответил, что месье де Берни остался на палубе и там же будет завтракать. Затем, взяв у Сэма немного еды и вина, он все это понес своему хозяину на батарейную палубу.

Это показалось им странным, но недостаточно интересным, чтобы попытаться узнать причину.

После завтрака мисс Присцилла прислонилась к рундуку. Гитара де Берни все еще лежала там, где он ее оставил прошлой ночью. Она взяла ее и беспечно провела пальцами по струнам, издавшим резкий звук, а затем уселась и обратила свой взор на море.

- Корабль! - воскликнула она взволнованно, заставив этим восклицанием майора Сэндза подойти и вместе с ней посмотреть на большой черный корабль, идущий в кильватере.

Человек по прозвищу «Рыцарь Таверны» залился зловещим смехом - казалось, это смеется сам Сатана.

Он сидел в желтоватом кругу света, отбрасываемого двумя высокими свечами, подсвечниками которым служили две пустые бутылки из-под вина, и с презрением глядел на молодого человека в черной одежде с бледным лицом и подрагивающими губами, стоящего в углу небольшой комнаты. Он захохотал снова и хриплым пропитым голосом затянул песню. Вытянув длинные ноги, он откинулся в кресле, и его шпоры позвякивали в такт мотиву.

Молодого человека передернуло от слов этой песенки, и он сделал шаг вперед.

Ближе к полуночи сэр Криспин наконец бросил карты и поднялся из-за стола. С момента появления Хогана прошло полтора часа. Шум на улице постепенно затих, и Пенрит снова, казалось, обрел покой. И все же Криспин был осторожен - этому его научила жизнь.

- Мастер Стюарт, - обратился он к юноше. - Уже поздно, и я не смею вас больше задерживать. Спокойной ночи!

Юноша поднялся из-за стола. Какое-то мгновение он колебался.

- Завтра, сэр Криспин... - начал он угрожающим тоном.

Но сэр Криспин резко оборвал его:

С тяжелым чувством Криспин вернулся в свою комнату и сел на кровать. Положив локти на колени, он уткнулся лицом в ладони, уставясь в пол невидящим взглядом. В его обычно лучистых глазах сквозило отчаяние. Наконец вздохнув, он поднялся с кровати и бесцельно поворошил бумаги, которые вытряхнул из кармана плаща Кеннета. Неожиданно его внимание привлекла подпись внизу одного из листов: «Грегори Ашберн».

Его рука, ни разу не дрогнувшая ни в одной из переделок, задрожала, коснувшись этого письма. Он лихорадочно развернул его и, разложив на коленях, начал читать. По мере чтения, его взгляд становился все более острым и жестким.

В течение недели после прибытия короля в Ворчестер отношения между Криспином и Кеннетом заметно улучшились. К несчастью, это произошло накануне драки, которая с новой силой всколыхнула ту ненависть, которую юноша питал к сэру Криспину и которую почти преодолел за последнее время.

Поводом к этому послужило одно событие, которое произошло в кабачке «Митра» на Хай Стрит.

Однажды в общей зале кабачка собралась довольно веселая компания кирасиров. Молоденькие корнеты из «Лесли Скотиш Хорс», которые ни в грош не ставили ни «Солемн Лиг», ни Ковенант, сидели плечом к плечу с прославленными кавалерами из отряда лорда Талбота. Молодые, веселые шотландцы из «Питтискоти Хайлэндерз», позабыв наставления своих святых отцов о трезвости, теснились рядом с распутными повесами из бригады Дэлзелла и пили за здоровье короля и гибель «корноухих» крепкое канарское и мартовский эль.

Настроение было веселое, и в комнате звучал смех. За одним из столов сидел джентльмен по имени Фаверсхем, который вернулся прошлой ночью после неудачной вылазки, целью которой было пленение Кромвеля, и которая из-за предательства – когда только Стюарта не предавали и не продавали? - провалилась. В этот момент он делился с окружившей его группой слушателей деталями поражения.

- Клянусь жизнью, господа, если бы не этот рыкающий пес сэр Криспин Геллиард, весь Мидлтонский полк был бы изрублен на куски. Мы стояли на Красном холме, подобно рыбе, угодившей в сеть, а со всех сторон как из-под земли вырастали отряды Лилбурна, окружая нас, чтобы уничтожить одним ударом. На нас двигалась живая стена стали, и в каждой руке был призыв сдаваться. Мое сердце дрогнуло, как дрогнули сердца многих из нас, и я уверен, что еще немного, и мы бы побросали на землю свое оружие, так мы были напуганы движущейся на нас армией. И тут внезапно, перекрывая лязганье стали и вопли пуритан, послышался громкий чистый голос: «Вперед, Кавалеры!» Я обернулся и увидел этого безумца Геллиарда, который размахивал мечом, собирая вокруг себя солдат, воодушевляя их силой своей воли, мужества и голоса. Его вид взбудоражил нашу кровь, как глоток хорошего вина. «За мной, джентльмены! Бей их!» - пророкотал он. И затем, вознося молитвы к небесам, он обрушился со своим отрядом на пиконосцев. Его удар был неотразим, и над шумом битвы вновь зазвучал его голос: «Вперед, Кавалеры! Руби их к чертям!» «Корноухие» попятились, и как река, прорвавшая запруду, мы хлынули сквозь их ряды и двинулись обратно в Ворчестер.

Утро третьего сентября - дня столь знаменательного для Кромвеля и столь трагического для Чарльза - застало Криспина в «Митре» в компании вооруженных воинов. В качестве тоста он провозгласил:

- Смерть всем «корноухим»! Господа, - продолжал он, - славное начало для славного дня. Пусть Господь пошлет нам не менее славное его окончание.

Однако, ему не удалось первым участвовать в сражении. До полудня его продержали во дворце, где он в раздражении ходил из комнаты в комнату, проклиная себя за то, что не находится в самой гуще битвы с Монтгомери на Поувекском мосту или с Питтискотти на Баннском холме. Но он заставил себя смириться и терпеливо ждал, когда Чарльз и его военные советники выберут направление главного удара.

Когда решение наконец было принято, гонцы принесли ужасные вести о том, что Монтгомери окружен, Питтискотти обращен в бегство, Дэлзелл сдался, а Кейт захвачен б плен. Только после этого основные силы армии были собраны у Сидбурских ворот, и Криспин оказался в центральном отряде, которым командовал сам король. В последовавшей стремительной атаке, как указывают очевидцы, он был самой главной фигурой, и его голос перекрывал шум битвы, подбадривая войско. Впервые за этот роковой день Железные отряды Кромвеля дрогнули под натиском роялистов, которые обратили их в бегство и гнали до тех пор, пока не достигли батареи на Перри Вуд и вышибли «круглоголовых» из их укрытий.

Это был самый решающий момент сражения, когда шансы воюющих сторон уравнялись, и, казалось, наступил долгожданный перелом.