Меня спросили:

— Значит, вы осмеливаетесь утверждать, что все совпадения дат, имен и географических названий случайны?

До того момента, как прозвучал вопрос, гостиная была буквально затоплена тяжелым, рвущим душу молчанием. Дрова в камине почти прогорели, отблески от рубинового мерцания углей на старинном, вручную полированном хрустале напоминали о готовых сорваться с лезвия каплях крови.

Баюкая в ладонях суженную кверху коньячную рюмку и не спеша согревая теплом ладоней напиток, впитавший соки нашей обильно политой кровью земли, я ответил:

— Запомните — это фэнтези, — здорово охрипнув, я уже был совсем не рад, что гости упросили рассказать эту историю.

Село замерло от удушливой, совсем нехарактерной для ранней весны в предгорьях жары. Загребая пыль стоптанными форменными туфлями, одышливо отдуваясь, по улицам ходил участковый из местных.

Он здорово разжирел на спокойной и необременительной службе. Тяжелое, с присвистом дыхание, лицо, покрывшееся красными пятнами, суетливые, порывистые движения — все выдавало, что служивый спешит. Как ни странно, его интересовало только одно: на месте ли зарегистрированное оружие.

За день до того на доске объявлений возле клуба появилось распоряжение районной администрации: все имеющееся оружие — сдать! Чтобы требование дошло до всех — продублировали через громкоговорители, установленные на полноприводном микроавтобусе, на котором не спеша, методично, от дома к дому, перемещались милицейские чины, сопровождаемые парой непонятных, заросших щетиной до глаз субъектов в камуфляже. На рукавах у абреков болтались красные повязки с облупившиеся надписью белой нитрокраской: дружинник. Вероятно, ничего более подходящего в клубе не нашлось.

Четверка приезжих сноровисто собирала охотничье оружие, оставляя хозяевам заранее заготовленные казенные бланки с бледно-синей неразборчивой печатью. Там, черным по белому, было написано, что изъятое оружие будет возвращено владельцам в месячный срок или даже раньше. А за утерянное — выплачена достойная компенсация.

В пахнущем потом и соляркой салоне микроавтобуса понемногу набиралась внушающая уважение куча оружия и коробок с патронами. Народ в предгорьях хоть и законопослушный, но основательный, да и охота в тех краях неплоха. Потому, из некоторых домов выносили по три-четыре ствола. Среди них были нередки охотничьи карабины, мало чем отличающиеся от боевых винтовок.

Личный состав 1 роты батальона охраны, сосредоточенно сопя и отдуваясь, изображал из себя слоников. Ой, извините, проходил полосу препятствий в общевойсковых защитных комплектах согласно утвержденного у НШ плана проведения занятий. В почти безветренном воздухе буквально висел запах пота, и любому постороннему наблюдателю было ясно, что занятиям непременно предшествовал какой-то особенно зловредный залет.

Собственно, двое уже выбыли из забега. Их приводил в чувство санинструктор, а остальные военнослужащие, передвигаясь между препятствиями, мрачно думали, погонит ли их капитан еще раз, после того, как слабаки придут в себя. По всему выходило, что погонит. В армии действуют незыблемые принципы:

1) подразделению — зачет по последнему;

2) своих не бросаем, потому дойти (полосу препятствий, кросс, марш-бросок — нужное вставить или подчеркнуть) должны все.

Прибытие взводного, который, по идее, еще три дня должен был держаться от любимого личного состава подальше, было встречено с радостью. Особенно, когда увидевший Виктора ротный, неожиданно решил сжалиться над личным составом, и объявил о конце занятий.

Ни к чему не обязывающий треп двух солдат кухонного наряда чуть было не закончился мордобоем. 'Молодой' с третьей роты непринужденно спросил у земляка:

— Ты не в курсе, зачем взводного из 1 роты с утра к начпо потащили? Говорят, полковник орал так, что аж гай шумел, да стекла изнутри выгибались.

Вот интересно мне, что этот пиджак натворить успел?

Рядовой Шулаев, к которому вопрос, собственно, и был обращен, аккуратно положил нож на край старой ванны с побитой и вытертой эмалью, куда наряд складывал чищенную картошку.

Не вставая, сгреб напарника за грудки. Лица солдат оказались так близко, что каждый четко различал поры на коже своего визави. Затем, внимательно и долго заглянув в глаза, Шулаев, срывающимся от бешенства голосом прошипел:

Для того, чтобы понять армию, следует понять тех, кто там служит. Начнем с рядовых и совсем уж младшего командного состава, то есть срочников.

В описываемые времена, стараниями вдруг ставшей крайне демократичной прессы, ореол 'школы жизни' мерцавший вокруг армии, сильно потемнел. В основном, служить пошли те, кто не смог или просто не захотел увернуться от загребущих ручонок военкомата.

Призывник был деморализован заранее, и, столкнувшись с дедовщиной, плохим питанием и уродами в офицерских погонах, принимал свалившееся на него, как стихийное бедствие, с которым бороться нереально. Пресса объяснила заранее, что ничего хорошего ждать не приходится. И люди видели: так оно и есть.

Умников, рассчитывающих на армию, как трамплин, стало существенно меньше. Престижные вузы в большинстве своем, просто-напросто коммерциализировались. Популярность военных учебных заведений также сильно упала, и в них стало возможно поступить и так. Если в голову вдруг вступит такая блажь…

Таким образом, в описываемой реальности типичный солдатик срочной службы — это несчастный, считающий дни до дембеля. Однако, ввиду молодости и присущей этому возрасту особенностям, замученный солдатик чаще всего смотрел на будущее с оптимизмом, был способен и на искреннее самопожертвование, и на любовь к Родине. И товарища ценою собственной жизни всегда был готов выручить. На чем власть в любые времена, собственно, и выезжала.