Зловещие события происходят в Тшиине — мире, открытом земным исследователем и пребывающем в состоянии рыцарского средневековья. Местная принцесса погибает страшной и загадочной смертью. В ее магическом убийстве обвиняется дочь земного посла Вероника. Тшиины требуют Господнего Правежа — судебного поединка, в ходе которого должна быть установлена истина. Денис Завацкий, мастер фехтования и член рыцарского ордена теиров, отправляется в Тшиин, чтобы в поединке с опытнейшим бойцом доказать невиновность Вероники, — и оказывается в эпицентре урагана смертельно опасных событий, в которых замешаны черное колдовство, предательство и коварство.
Королей убивают неудачники
Пролог
Вот в Ригу и пришло лето… Яркое, беззаботное, — в зелени лип и кленов, белизне лотков с мороженым, в мареве разогретого воздуха над асфальтом. Трамвай-поливальщик выплыл из-за угла, окруженный облаком водяных капель. Отступила изнуряющая жара; пыльный булыжник мостовой покрылся иероглифами водных узоров.
Девчонка в белой футболке с медвежатами запрыгала на одной ножке, закружилась, вытянув руки вверх. Радужное облако коснулось ее самым краешком, и она завизжала, по-детски щедро делясь с миром переполняющей ее радостью:
— Дождик-дождик, подожди! Дождик-дождик, не дожди!
Денис свернул под арку ворот и двинулся вдоль аллеи. Верманские сады непривычно пустовали. Истосковавшиеся по теплу рижане штурмовали электрички, отправляясь в Юрмалу. Лишь старый лоточник возился возле фонтана, прилаживая огромный бело-синий зонт.
От легкого ветерка вертушки из янтарной и зеленой фольги затрещали, завертели огнистыми крыльями. Со времен детства Завацкого они нисколько не изменились. Да и старик, что продавал их, — высокий, чопорный, с распушенными усами и в капитанской фуражке — был все тот же.
Глава 1
СОВИНЫЕ ВОРОТА
На мосту скопились машины, образовав пробку. Автобус продвигался рывками, отвоевывая у бесконечной вереницы автомобилей каждый метр дороги. Утреннее солнце отражалось в Даугаве, играя серебристыми зайчиками на лбах и щеках пассажиров. Это лишь подчеркивало угрюмость их лиц.
Денис раскрыл книгу:
«Человек любит мечтать. Желания его обычно просты: купить зимние ботинки, подсидеть начальника, съездить на Кипр. Иногда он хочет странного, но реже: отыскать снежного человека, например. Или написать психологическую космооперу о котах.
Это здоровые, правильные мечты. Без них жизнь бы остановилась.
Но есть другой сорт мечтаний, о которых вслух не говорят. Стыдно, господа! Стесняясь, пряча глаза, мы изливаем наши нездоровые фантазии в романах, сказках и поэмах, а потом теребим прохожих за рукав: товарец запретный! не желаете ли попробовать?..
Глава 2
ПРОСЯНОЙ ЗИМОРОДОК
Ихи Мая Ткни Ай.
Тшиинское слово «ихи» многозначно. Его ложное и правдивое произношения не различаются; провидец, святой и шарлатан обозначаются одним и тем же еловом: «ихи». Кроме того, «ихи» — это чудо, неожиданный сюрприз.
Ихи — это большая удача, но и предчувствие беды. Это вовремя поданный совет, ребенок, сотворивший глупость, неожиданная выходка.
Десятки значений у этого слова... И одно из довольно редких: комедиантка. Мая Ткни Ай была ихи — так сказал бы любой, кто ее видел. Временами некрасивое лицо комедиантки преображалось: щеки загорались румянцем, глаза блестели. Девушка становилась способна на любую выходку.
Совершенная ихи. Никогда не знаешь, чего от нее ждать.
Глава 3
ГОСПОДЕНЬ ЧИЖИК
Вымотанный ночными видениями, Денис проспал до зеленого часа. Мая не стала его будить. Когда детектив поднялся, она уже успела умыться, одеться и репетировала причудливый бесшумный танец с веером.
Вышли в сад они к самому концу трапезы. Этому никто не удивился: в обычаях знати было спать подолгу, восстанавливая силы после ночных безумств, так что завтраком тшиины обычно пренебрегали. Слуги, разносящие еду, выглядели изможденными; полуденная жара валила их с ног. К сожалению, до небесного времени об отдыхе лучше было не думать.
Цветочными часами Дениса научила пользоваться Мая. Устройство их было просто: всюду, где только можно, росли кустики бивон — они-то и показывали время.
Ранним утром, когда растения еще спали, их листья поворачивались наружу темно-синей, бархатистой на ощупь нижней стороной. К полудню бивона просыпалась. Листочки обращались к свету глянцевито-зеленой кожицей, и бутоны загорались алыми огоньками. Полностью цветок распускался часам к четырем. После седьмого часа лепестки меняли цвет — от ярко-алого выгорали до блеклой голубизны. В десять цветы закрывались. Бивона засыпала, чтобы утром вновь расцвести.
Глава 4
ТЕМНАЯ ПТИЦА С БЕЛЫМ КРЫЛОМ
Час синий — ложный час.
Говорят, бивона меняет цвет на рассвете, но это не совсем гак. Иногда ее листья синеют во тьме, иногда — чуть ли не перед самым зеленым часом.
Дон Ткни Ай и Завацкий в нетерпении ждали, пока чернота уйдет с блестящих сердечек. Храмовники бесстрастно взирали на побратимов: им-то торопиться некуда — точно так же, как и цветам, что заведуют временем.
А церемониймейстер маялся. Под глазами его темнели синяки — он тоже плохо спал в эту ночь.
Рассказы
Шесть полубогов Телуа
Давно известно: кроме облика внешнего, собранного из красок, теней и полутонов, каждый город обладает обличьем внутренним. Для непосвященных оно скрыто, однако им-то и разнятся города.
Истинная Дивгира пряталась в звуках. Грустное суфийское «Чшу!» пронизывало тягучий от жары воздух; ревели волы у фонтана, щелкали бичи погонщиков. Каменный колодец двора заполняло звонкое эхо, шлепки по мячу мешались с детскими голосами.
Город Дивгира полнился звуками; даже запахи звучали. Разноголосый ветер нес с юга пыль, напоенную ароматами полыни и белой мертвой земли.
Говорят, у дыхания пустыни суфии перенимают песни… Если так — чем объяснить, что ветры дуют повсюду, а жизнь суфиев связана с одной Дивгирой?..
Вилтигай Вэлд
I. Экзарх
— Редид посол, сиятельнейший кунд Дагда срочно желает вас лицезреть.
На мгновение мне показалось, что мордочка герольда выразила сочувствие, но я тут же отмел эту мысль. Ко мне, варвару? Блистательный житель империи? Быть не может.
— Э-э… — промычал я, лихорадочно стирая пену с подбородка. — Передайте кунду Дагде…
— …разветвленноживущему с алой лентой кунду Дагде, — с нажимом подчеркнул лакей. Естественно, ни о каком сочувствии не могло идти и речи, как говорится, vae victis
[14]
. Даже лакею-герольду позволяется сокращать титул разветвленноживущего до простых разговорных форм… Лакею, но не мне, полномочному представителю Земли на Латлаге.
— Немедленно, редид Василий. Вам дается сорок семь секунд и поспешите: кунд Дагда не любит ждать.
II. Парадоксальный Союзник
После ухода господина экзарха я около часа пролежал на полу, не смея подняться. Все-таки вымуштровали нас тушканчики на славу… Сожженные Пекин, Нью-Орлеан и Вышневолоцк, потопленные разветвленноживущим кундом Маритэ «Волга» и «Миссури», отрубленная голова генерала Кадакевича на ступенях Белого дома…
Вставать не хотелось. Говорить и думать тоже. Да и о чем говорить, о чем думать? О каналах и дворцах Венеции, где я бродил когда-то — угрюмый, зажатый, истерзанный собственными страхами подросток, случайно попавший в страну чудес? О Старом Таллине, где сидел с любимой в стилизованном под Средневековье уютном ресторанчике, не смея поверить в то, что моя жизнь коренным образом изменилась и я больше не одинок в этом огромном мире? О сером унылом здании в Москве, где меня спешно натаскивали лучшие дипломаты Земли, до боли в висках пытаясь понять: что же такого особенного нашел лодошский посланник в неказистом рижском архитекторе, выбрав его полномочным представителем Земли на Латлаге?
Все, все бессмысленно. Было время разбрасывать камни, и вот оно вышло. Было время родиться и время умирать. Все прошло, и это пройдет. За рыбу, впрочем, спасибо.
В груди давно уже нарастала тупая ноющая боль; чтобы сбросить ее в землю, я уселся в полулотос. Позу лотоса я так и не освоил: сперва травма колена мешала, а теперь… Чего уж теперь жалеть.
— Ом-м! — затянул я. — Нам пхат шрат крим хрим бхат! — Набрав воздуху побольше: — Сваха!
III. Дарай Лодош
На небе, как на земле, а часть смотрится в целое и видит в нем себя. Нора Бога, как и любое жилище Латлага, являлась отражением вселенского миропорядка. Запутанные тропинки, устланные ковриками кукушкина льна, вились без всякой системы, сплетаясь и расплетаясь хаотично, но все они вели в одну сторону — к покоям Дарай Лодоша, патриарха. Сотканные из разноцветных корней стены образовывали сложный, гипнотизирующий узор; капающая в металлические чаши вода пела едва слышную мелодию, растаскивающую сознание по ниточкам на манер игривого котенка, треплющего салфетку; временами по узким коридорам Норы Бога проносилась волна теплого, напоенного цветочными ароматами воздуха. Очень скоро я потерял себя в колоссальном лабиринте лодошского храма. Я пробовал считать повороты тропинок, искать ориентиры, но быстро сдался: храм оказался непознаваем. Узорные корни, музыка и дурманные запахи сделали свое дело — я начал ощущать собственное тело как нечто отдельное от меня. Каждый шаг доставлял мне неизъяснимое наслаждение; я стал понимать буддийских монахов, знаменующих любое свое движение звоном колокольчика.
Девд, Девд, Девд.
Дарай, Дарай, Дарай…
Мы вышли к титанической лестнице, сплетенной из сучьев, корней, мха и сухой травы. Лестница уходила ввысь, в непроглядную тьму вертикальных храмовых туннелей; все тропинки и дорожки Норы Бога заканчивались и начинались здесь. Всем живым необходимо куда-то идти, но лишь Дарай Лодош, корнеживущий, уже пришел. Уже на месте.
Вот и все. Ни боли, ни страха, ни усталости. Я украдкой глянул на часы — в пути мы находились около пяти часов. Заметив мое движение, левый страж что-то пробурчал сквозь зубы, и циферблат наполнился приятным зеленым мерцанием. Этот миг стал для меня последним отмеренным и посчитанным в жизни, остальные так и остались неучтенными.
IV. Вилтигай Велд
И вот я на празднике.
Между нами: кунд Дагда и Дарай Лодош оказались людьми (вернее, лодошами) слова. И скала мне досталась всамделишная, и чужим счастьем пришлось любоваться всерьез… Счастье жители Латлага понимали весьма и весьма экстравагантно: подобное я видел лишь однажды, когда случайно попал в Москву во время парада на Красной площади. Всюду, куда ни кинь взгляд, толпились чиновники: рангом повыше — на ходулях, пониже — в удивительных башмаках на высокой подошве. Юбки счастливцев поражали причудливостью фасонов, форм и расцветок; они были украшены цветами, лентами, фонариками, флажками — от разнообразия красок кружилась голова. Многоголосый хор трещоток наполнял пространство треском и писком; дудочки гремели и хрюкали на разные голоса, играли незатейливые мелодии, подражали лаю и мяуканью местных хищников. Моя скала с примостившимся на ней уютным домиком из мха и травы возвышалась в нескольких десятках метров над волнующейся цветастой толпою, и клянусь: я не хотел бы оказаться внизу, среди счастливых аборигенов!
Впрочем, они этого тоже не очень-то жаждали: мне удалось приметить кружащего вокруг скалы маленького альбатроса-снайпера с синим огоньком святого Эльма в клюве. Значение этого огонька кунд Дагда разъяснить не удосужился, но я и без того понимал: живым и не съеденным Вилтигай Велдом со скалы мне не уйти. Не позволят счастливые мохноносые аборигены. Эх, Абрахам, Абрахам, рано ты морду потерял, друг заокеанский, мы б еще побарахтались!.. А сейчас — что горевать о несбывшемся?
Игроки. Вот ваше поле, вот ваша доска для торнида… Всадники, экзархи, гвардейцы. Блистающие мечи, кисточки на поясах, шляпы с перьями. Наверняка где-то среди неспешной реки счастливцев бредет лодошский король. Самые высокие ходули, самая богатая юбка… ленты, колокольчики.
Внезапно я ощутил себя Гулливером в стране лилипутов. Сильным, могучим, огромным — и тем не менее связанным по рукам и ногам сетью тоненьких канатов, прикованным к огромной повозке тончайшими стальными цепями. Вот-вот затрещат маковые колокольчики за дверью, войдет канцлер и прикажет отправляться к блефускианцам, чтобы захватить их флот. Картина была настолько отчетливой, что я даже покосился на дверь.
Ангел Тринадцатой норы
1
Ужинал вице-магистр при свечах. Ароматный дух вина и горгонзолы разносился по кабинету. Завацкий в нерешительности остановился на пороге:
— Я не вовремя, мессир?
— О нет, нисколько! — Владимирцев отодвинул тарелку в сторону. — Присаживайся, Денис. За делами даже поесть толком не удается… А повар, каналья, добавляет в ризотто «Рижское шампанское», — пожаловался он.
Завацкий взял со стола бокал, принюхался:
— Вроде бы крымское…
2
Ранним утром за Денисом прибыла машина. Бальи Хофман должен был сопровождать детектива в гарнизон. Все бы ничего, но бальи оказался весельчаком. Хуже того — он все стремился поразить воображение детектива своей наблюдательностью.
— Кстати о дедукции, — объявил он у проходной гарнизона, — хотите, угадаю, как вы провели выходные? — И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Вы были в Юрмале на концерте «Morrigan Call». Конечно! Это следует из белого мелкого песка на ваших ботинках. Сочетание гончарной глины и зернышек ковыля, прилипших к куртке…
— Большое спасибо, я…
— …неопровержимо свидетельствует о том, что вы гостили в «Доме Ундины». Что могло заинтересовать вас там? Конечно же, этническая музыка. А вот и билетик!
Он выковырял из-под сетчатого клапана рюкзака мятый бумажный комок.
3
Опасения капитана не подтвердились. Завацкий беспрепятственно вышел из Норы, и никто его пинать не собирался.
Скорее всего это была шутка. А может, суеверие самих привратников. Должен же быть у них какой-то фольклор, наподобие рассказов о Призраке Оперы, Черном Альпинисте или Бухгалтере Нижнего мира?
Денис направился к регистрационному столу. Как оказалось, он был не единственным путешественником мира Фоли. Растрепанный человечек в белом плаще спорил с солдатами. Что-то у него не ладилось; то ли в бумагах случился беспорядок, то ли привратникам он не понравился. Завацкий отошел в сторону и стал ждать.
Путешественник едва ли был старше Дениса — выглядел он лет на двадцать пять, не больше. Глаза его прятались за черными очками; плотно сжатые губы говорили о скрытности характера.
Вот он что-то рявкнул, швырнул в привратника журнал и бросился к Норе. Добежав до радужной границы, он дернулся всем телом и исчез. Со стороны это выглядело так, словно он утонул в залитом нефтью пруду.
4
В посольстве Завацкого приняли тепло, но уж как-то нервозно. Выяснилось, что весь персонал на ушах: с секунды на секунду ждали возвращения Ландмейстера.
По своему опыту Завацкий знал, что в колониях бесполезно разговаривать с кем-либо кроме первоисследователей и Ландмейстеров. Суеты будет много, а толку — ноль. Позже, когда ситуация прояснится, придет и их черед — сенешалей, кейс-атташе, социологов… Так что он оставил секретарше номер своего телефона, а сам отправился в город.
В Гадеффии стояло бабье лето, от которого детектив успел за последние годы поотвыкнуть. В небе — ни облачка. Чуть тронутые осенним увяданием деревья роняли на дорожку первые разноцветные листья.
Больше всего радовали люди. Денис с удивлением осознал, что до сих пор не видел ни одного хмурого лица. Улыбались фолийцы от всей души; видно, в их жизни не было особых забот.
Неунывающий настрой портила реклама кинофильмов. У первого же щита Денис надолго остановился.
5
Следует отдать Ландмейстеру должное — он прибыл точно в срок. Мало того: он оказался дипломатом до мозга костей. Денис видел, каких трудов ему стоило удерживаться от замечаний вроде: «судя по галстуку, которого у вас нет, вы ненавидите каперсы».
Прочитав записку и рассмотрев перфокарты, Ландмейстер покачал головой:
— Скажите, Денис, насколько, по-вашему, опасна жизнь первоисследователя в этом мире?
— Думаю, очень опасна. Фолийцы закоснели в ненависти.
— Хм… Вы поторопились избить геннаита. Религия — это ключ ко всем странностям Фоли. Как вы считаете, отчего фолийцы столь милы и предупредительны? Почему их общество не потрясают революции? Ответ простой: геннаизм располагает к довольству. Фолийцам ни к чему терзаться, безуспешно пытаясь достичь идеала. Их верховное божество несовершенно. Самый захудалый фолиец точно знает, что он лучше бога, и это наполняет его душу самодовольством. Нет вопроса «кто виноват?», потому что во всем виноват Геннадий. А значит — нет выматывающих душу разборок, митингов, манифестаций. Нет пенсионеров, простаивающих у Дома Правительства с плакатами. Вся энергия, которую мы, земляне, тратим на поиск стрелочника, у фолийцев идет на разрешение насущных вопросов. Панеев бессмертен, а значит, нет смысла отвлекаться на метафизику.
Море сильно закипит…
1. «Нагльфар»
Кто из нас не мечтал в детстве о путешествиях? О звездах, что указывают путь каравеллам? О кораблях, уносящихся к иным мирам?
Говорят, их время безвозвратно ушло. Не верьте!.. Один корабль в этой истории найдется, насколько космический — вам судить.
Пустая Нора встретила Завацкого тишиной и покоем. Где-то капала вода, и тихо шуршал песок. Земля осталась далеко позади, — со всеми дрязгами, интриганством теиров, тупоумием господ рыцарей.
— Привал, — скомандовал сам себе Завацкий. — Господин детектив чревоугодничать изволят.
2. Море сильно закипит, повернется Рыба-кит…
Ночью Завацкого преследовали кошмары.
Мчался по улицам ночного города призрачный драккар; клочьями тумана вились по мачтам паруса, и голодные духи стояли у бортов — с автоматами и фузионерами на изготовку.
Денис смывал лицо в ванной комнате. Чай из Марфушиного термоса неприятно щипал глаза. Кровавые капли падали в раковину, смешиваясь с брызгами зубной пасты. В зеркале горестно застыла уродливая муравьиная морда.
Внезапно отражение превратилось в Каринэ. Теир вздохнул: худшие ожидания сбылись. Хоть какая-то определенность!
Социологиня испуганно подхватила рюкзачок, принялась рыться в нем.
