Секретарь начальника Третьего отделения – шатен лет двадцати пяти, занимавший небольшой стол в самом углу приемной, – что-то быстро писал на листке бумаге.

– Как он сегодня? – не без робости спросил Кирилл Бобровин.

– Не в духе, – подавив вздох, ответил тот, – только что от государя.

– Что-то серьезное?

– Был еще германский посланник… Так и пришел в придворной одежде на службу, не переодевшись. Видать, крепко ему досталось, – добавил секретарь сочувствующим голосом.

Поручик лейб-гвардии Леонид Варнаховский пребывал в прекрасном расположении духа. Вчерашним вечером он поставил логическую точку в одном из своих скоротечных романов, которыми была заполнена вся его петербургская жизнь. Он давно добивался расположения опереточной дивы, выступавшей под псевдонимом Чеолини (в действительности ее звали проще – Дуняша Селянкина), весьма прехорошенькой женщины с точеной фигурой и упитанными ножками, но на пути разгорающейся страсти гранитным утесом возвышался ее муж, также артист, который сопровождал супругу во всех увеселительных мероприятиях.

Поначалу поручик Варнаховский хотел банально опоить мужа и уединиться с певицей в одном из кабинетов «Эрмитажа». Дело представлялось простым, да и продвигалось довольно активно: супруг певицы выпил разом шесть бутылок шампанского и готов был приступить к следующей полудюжине, но вдруг почувствовал подвох, принялся подозрительно посматривать на раскрасневшуюся жену, буквально сомлевшую от ласковых взглядов поручика, и тотчас отказался от спиртного. Предстояло придумать что-то похитрее. И тут в парадном мундире в ресторан неожиданно зашел чиновник по особым поручениям, разыскивавший поручика Варнаховского с тем, чтобы тот заменил нежданно приболевшего начальника караула Зимнего дворца. Сунув чиновнику триста рублей, Леонид предложил разыграть подвыпившего артиста, сообщить ему о том, что явился именно к нему с поручением от самого императора, дабы немедленно пригласить в Петергоф на предстоящий вечерний концерт. Хмель слетел с певца мгновенно. Прежде подобных предложений к нему не поступало. Отказываться от подобной удачи было бы несусветной глупостью. Заскочив за парадным фраком на съемную квартиру, он тотчас умчался в Петергоф, оставив молодую жену на попечение поручика лейб-гвардии. При самом благоприятном исходе обманутый супруг мог вернуться только к вечеру следующего дня. Для того чтобы посодержательнее познакомиться с привлекательной женой артиста, у Варнаховского было предостаточно времени. И как только обманутый муж отправился в карете в Петергоф, поручик заказал ящик шампанского и отвез актрису к себе в особняк.

Так что сладко проведенное время никак нельзя было назвать потерянным. На Фонтанку, где находилась их съемная квартира, он отвез актрису во второй половине следующего дня. У дамы оставалось еще немало времени, чтобы привести себя в порядок после бессонной ночи и выглядеть к приезду мужа невинной. Распрощавшись у самого порога, они договорились о том, что следующую встречу проведут в лесу. Варнаховский смел надеяться, что подобные свидания станут регулярными – уж больно хороша была актриса!

В общем-то, все дни были расписаны по часам, хотя и не отличались особым разнообразием: днем спал, а вечера проводил в ресторанах, где шумное веселье и кутежи зачастую затягивались до самого утра. Редкий день он возвращался домой без понравившейся девицы. Порой наведывался в театр, где буфет с его роскошным ассортиментом мало чем отличался от столичной ресторации. Но главное преимущество буфета заключалось в том, что всегда имелась возможность пригласить за свой столик понравившуюся актрису.

В этот раз поручик Варнаховский решил дать себе небольшое отдохновение, а потому, проспав до одиннадцати вечера, он направился в «Эрмитаж», где его ожидали приятели-гусары. Едва он перешагнул порог заведения, как к нему навстречу выкатился однополчанин корнет Борис Салтыков – невысокого росточка, краснощекий, с отвислыми мясистыми щеками, невероятно добродушного вида. Будучи юнкером и при этом имея состояние не меньше, чем персидский шейх, он прославился тем, что в одном из залов «Метрополя» устроил манеж для своих рысаков. А когда его принимали в полк, что было связано со старинной традицией выпить с каждым офицером на брудершафт по фужеру шампанского, он не только не упился, что обычно случается с каждым вновь прибывшим корнетом, но даже отправился «христосоваться» в Гродненский полк, стоявший по соседству, для чего заказал целую карету шампанского.

Артиста проводили, но веселье продолжалось. В зале под негромкую музыку пел немолодой седовласый французский шансонье. Поговаривали, что хозяин заведения выписал его из Парижа за большие деньги. И, надо полагать, не прогадал, ресторан становился все более популярным: многие шли сюда, чтобы послушать его пение с грассирующей «р».

– Господа, что-то наш Борис сегодня не в духе, – покачал головой Варнаховский. – Право, я не узнаю вас совсем. Может, что-то случилось? Так вы доверьтесь нам, своим друзьям, кто еще может помочь вашему горю, как не мы.

– Право, корнет, сегодня вы почему-то совсем не в духе, – поддержал его штабс-капитан. – Вы прямо на себя не похожи.

– Господа, – капризно надул щеки Салтыков. – Помните Марусю, с которой я познакомил вас месяц назад в театре Марка Бергольца?

– Разумеется, Борис, – охотно ответил Варнаховский, вспоминая полную невысокую девушку в красном платье. Тогда на ее правой груди были наклеены две «мушки», надо полагать, они хранили какие-то секреты интимного характера. – Вы весьма подходили друг другу. Помнится, я тогда вам об этом и сказал.

Место, которое рекомендовал Варнаховский, находилось близ Театральной улицы, в большом особняке с греческими колоннами у центрального входа. Прошагав мимо швейцара с огромной окладистой бородой и в золоченой ливрее, офицеры шагнули в распахнутую дверь и вошли в просторную гостиную. Сразу стало понятно, что веселье в полном разгаре. За огромным столом, заставленным бутылками с шампанским, сидело несколько мужчин во фраках, с картами в руках. Дым, зависший над потолком, казался настолько густым, что его можно было принять за туман. В дальнем углу комнаты на коротких диванах расположились несколько пар и о чем-то негромко разговаривали. Интимность обстановки создавал густой табачный дым, скрывавший лица присутствующих. Среди молодых людей, одетых в венгерки и мундиры, присутствовало несколько человек весьма почтенного возраста, – то были щедрые покровители молодых шансонеток, что сейчас радовали присутствующих своими задорными голосами. Черные шевелюры гусар сочетались с блестящими лысинами старцев, а седую голову можно было встретить в окружении французских баловниц. Любители весело провести время сходились сюда со всего Петербурга. Этот дом был едва ли не единственным местом в городе, которое не признавало ни чинов, ни званий, и здесь за карточным столом могли сойтись как безусые корнеты, так и убеленные сединами генералы. Это было место, где можно было не только хорошо закусить, но и весело провести время в объятиях понравившейся шансонетки.

И все-таки главным здесь была игра в карты, которая не прекращалась ни на минуту, – она просто переходила от одного стола к другому и по мере убывания гостей могла потерять некоторый свой накал, а по мере прибытия новых визитеров набирала обороты. Всякий, кто перешагивал порог дома Марка Бергольца, чувствовал себя в нем своим. Тут он непременно бывал обласкан, напоен и накормлен. А потому, переступая порог этого заведения, многие просто теряли чувство времени, пропадая в его стенах днями и неделями, забывая как про военную службу, так и про отчий дом.

Вошедшего Варнаховского и его приятелей встретили громким ликованием. Откуда-то из соседней комнаты приволокли ящик шампанского и не отпускали их до тех пор, пока каждый из них не выпил по бутылке. После чего отпустили с миром, а именно за карточный стол, где уже сидело четыре человека.

Опустившись на свободный стул, Леонид бодрым голосом поинтересовался:

– Вот что играем, господа?

Леонид Варнаховский не был балетоманом, однако считался в их среде своим человеком. А все по одной причине: самые красивые женщины в Петербурге встречались именно в балетной труппе (а он всегда старался находиться там, где присутствовали красивые женщины). Да и само великолепие театра, залитое светом, напоминало ресторанную обстановку, веселую и раскрепощенную, в театральных буфетах вино лилось таким же неудержимым потоком.

В этот раз Элиз танцевала партию феи в спектакле «Щелкунчик». Легкая, в воздушном платье, она взорвала зал овациями, стоило ей ступить на сцену. Со всех сторон к ее ногам полетели букеты, так что свою партию она танцевала просто на цветах, устилавших сцену в два слоя.

Варнаховскому приходилось смотреть балетные спектакли в торжественном Берлине, в праздничном Милане, в чопорной Вене, но он мог сказать совершенно точно, что не видел прежде ничего похожего. Элиз Руше была воплощением грации и женственности, и он просмотрел спектакль буквально с открытым ртом. Только когда балерина вышла на поклон, тишину зала взорвали овации.

В такую женщину нельзя было не влюбиться, и теперь он, как никто другой, понимал Николая Константиновича.

Купив большой букет белых роз, Леонид направился к театральному подъезду, где уже стояло немало его знакомых, находящихся в близких отношениях с балеринами. Держались они важно, расправив грудь, и по-деловому посматривали на часы, давая понять окружающим, что к столь долгому ожиданию они не привыкли. Среди них было несколько молодых людей, в основном юнкера и корнеты, появившиеся здесь впервые, также рассчитывающие вырвать у судьбы счастливый шанс заполучить в возлюбленные балерину. По тому, каким счастьем светились лица некоторых из них, было понятно, что они в шаге от своей мечты.

Поселившись в Ницце, Варнаховский купил самый роскошный дом, с которого открывался прекрасный вид на море. Вместе с виллой были приобретены три экипажа: один с открытым верхом, другой – ландо, запряженное четверкой вороных рысаков, и третья была тяжелая золоченая карета с упряжью в три пары лошадей. Так что в зависимости от погоды использовались все три экипажа. Леонид нанял русских горничных и поварих. Даже извозчики у него были русские, с большими окладистыми бородами, а когда они погоняли лошадей, то скверно ругались, как это было заведено на родине, и неистово орали на всякого перебегавшего дорогу: «Поберегись!»

Открыв чемодан, Варнаховский вытащил из него несколько пачек денег, перетянутых банковскими бумажными лентами. Одну из них сунул во внутренний карман сюртука, а другие просто положил под подушку. Держать столь огромную наличность в доме было опасно. Леонида не покидало ощущение, что за ним наблюдают. Это чувство появилось в тот самый момент, когда они прибыли в Варшаву. В Польше они не задержались: не искушая судьбу, съехали уже на третий день, но даже в столь короткое пребывание его не покидало беспокойство – всякое утро он просыпался с ощущением того, что в следующий час к ним в номер ввалится толпа жандармов.

Худшего не произошло. Польшу они покинули беспрепятственно. Поволноваться им пришлось на границе с Австро-Венгрией. Таможенник въедливо перелистывал паспорт Варнаховского, потом, не желая с ним расставаться, попросил паспорт Элиз и вновь принялся тщательно изучать. Некоторое время он что-то бубнил себе под нос, видно, пребывая в скверном расположении духа, а потом, скупо улыбнувшись, вернул документы и пожелал счастливой дороги. Шлагбаум, выкрашенный в красно-белый цвет, приподнялся, пропуская карету, и Варнаховский, поерзав на чемоданах с деньгами, невольно вздохнул, не скрывая облегчения.

Шестерка лошадей большой рысью заторопилась по грунтовой дороге в сторону Вены.

В столице Австро-Венгрии Леонид с Элиз также не задержались. В Венской опере послушали «Дон Жуана» Вольфганга Амадея Моцарта; прогулялись по Ботаническому саду, который в середине лета был особенно хорош, и заторопились в Ниццу.

Прежде чем выпить чашку утреннего кофе, Варнаховский обычно просматривал почту. Не изменил он привычкам и на этот раз. Горничная обычно забирала почту и складывала ее на тахте аккуратной кучкой.

Сегодняшний день был особенным. Вчера для русской общины на своей вилле он устроил грандиозный ужин, на котором была икра, рябчики и огромные стерляди, выписанные накануне из России. Так что без ложной скромности можно было сказать, что вечер удался.

Разместившись в глубоком мягком кресле, Леонид открыл газету, лежавшую сверху – «Новости Ниццы», в которой во всех подробностях сообщалось о том, что на ужине у русского «

боярина

» Варнаховского и его очаровательной супруги Элен побывало около трехсот гостей, среди которых были замечены мэр города месье Филипп Корбюзье со своей прелестной женой, а также заместитель министра иностранных дел господин Жак-Клод Капэ. По окончании ужина был произведен фейерверк, осветивший огнем весь город.

В еженедельнике «Ривьера» подробно рассказывалось о том, сколько было подано блюд и в каком количестве, а фотограф, находившийся среди приглашенных, сделал несколько впечатляющих снимков крупным планом гостей, поедавших ложками осетровую икру.

В еженедельнике «Французские огни», пользовавшемся в Ницце особой популярностью, прошедшему торжеству был отведен целый разворот. На больших фотографиях, занимавших всю полосу, были напечатаны снимки огромной виллы, в которой обосновался «боярин Варнаховский». Трое слуг со счастливыми лицами держали в руках огромную толстую стерлядь, хвост которой свешивался до самого пола. В точности такая же рыбина находилась на длинном столе, подле которого стояли изумленные гости. В еженедельнике отмечалось, что ни одна дама не ушла без подарков, приготовленных хозяином дома. Некоторые получили золотые кулоны, другим достались порт-бонеры, третьим перепали браслеты с драгоценными камнями, а очаровательная супруга хозяина приняла в дар шикарное бриллиантовое колье.

На следующий день Варнаховский с Элиз отбыли в Ниццу. Оба были неразговорчивы и явно расстроены. Капитан яхты с расспросами не лез, полагая, что всему виной неудачная игра в казино. Проживая в Ницце, на своем веку он повидал немало проигравшихся, а судя по тому, что русский не торопился прыгать со скалы головой в море, следовало полагать, что проигранные деньги были не последними. Так что наживет еще! В его положении лучше всего стоять на борту яхты и смотреть вдаль. Море успокаивает. Если он и дальше будет столь бездарно тратить свои капиталы, то ему придется заложить свою яхту вместе с экипажем.

О худшем думать не хотелось. Загрузив на борт ящик «Вдовы Клико», Варнаховский с супругой уже четвертый час кряду не покидали свою каюту – заливать горе с такой прехорошенькой женщиной всегда приятно.

Наконец Леонид поднялся на палубу. Выглядел он помятым.

– Сэр, через три часа мы подойдем к Ницце, – отрапортовал капитан.

– А пошло оно все к дьяволу! – пожелал Варнаховский и, махнув рукой, шатающейся походкой направился обратно. Неожиданно он приостановился и, держась за дверь, позвал капитана: – Мартин!

В отличие от подавляющего большинства руководителей, с которыми когда-либо довелось работать Бобровину, начальник Третьего отделения граф Уваров отличался невероятным хладнокровием. Впрочем, повышать голос ему и не требовалось – достаточно было едва повести бровью, чтобы нагнать на любого собеседника животный страх.

Уваров неприязненно поморщился, что должно было означать крайнюю степень негодования. Со стороны могло показаться, что Александр Петрович весьма скуп на разного рода эмоциональные переживания, но в действительности это было не так. Его холеное, слегка одутловатое лицо, на первый взгляд казавшееся совершенно неподвижным, могло отражать как невероятную радость – всего-то едва заметным движением губ, – так и крайнюю степень раздражения – поджатым подбородком, отчего под щеками образовывались длинные кривые складки.

Сейчас действительный тайный советник был невероятно зол, о чем свидетельствовала слегка приподнятая правая бровь.

– Вы меня разочаровали, – произнес он тихим голосом, от которого в жилах застыла кровь. – Вы говорили, что устранение Варнаховского произойдет очень тихо, а в действительности вы его не только не устранили, но при этом наделали много шума, сделав из него настоящего героя. Вы просматривали последние номера французских газет?

Третье отделение выписывало с полсотни зарубежных изданий, так что Бобровин имел возможность познакомиться с подвигами поручика Варнаховского из первых уст. Но сейчас следовало дать понять, что о произошедшем он имеет лишь смутное представление. Глядишь, вместе со словами граф выпустит из себя всю накопившуюся желчь.

Выглянув в окно, метрдотель увидел, как к подъезду «Паласа», одного из лучших отелей в городе, подъехала золоченая карета, запряженная шестеркой лошадей, из которой вышла богато одетая молодая пара. На даме было длинное приталенное платье и бархатные полусапожки, на красивой ухоженной головке широкополая шляпа со страусиным пером. Мужчина был в укороченном шерстяном сюртуке с орденской планкой на груди и высоком цилиндре. В руках он сжимал костяную трость с серебряным набалдашником. По его манерам и тому достоинству, с которым он держался, следовало предположить, что он принадлежит к высшему аристократическому обществу и богат: не каждый может позволить себе выезд из шести лошадей и останавливаться в одном из самых дорогих отелей города.

Извозчик, видно, исполнявший еще и роль служки, вытащил из кареты два больших чемодана и, сгибаясь под их тяжестью, направился в сторону парадного подъезда. Молодой человек направился под руку со своей спутницей следом.

Швейцар широко распахнул дверь, пропуская и слугу с чемоданами, и молодую пару.

Галантно поздоровавшись, мужчина обратился к администратору:

– Сударь, я князь Варнаховский, а это моя супруга, – показал он на свою очаровательную спутницу. – Надеюсь, у вас имеются для нас подходящие номера.