Серые тучи навевали дремоту. Растянувшись от горизонта до горизонта грязным покрывалом, низкие и тяжелые они не предвещали случайному путешественнику — не дай бог оказавшемуся под ними на бескрайних просторах великой Сибирской равнины, — ничего хорошего. За исключением скорого «весеннего» дождичка. Дождичка, как водиться, холодного, злого и немного отравленного, как вся мать-природа в окружающем распрекрасном мире.

В дополнение к отвратительному виду небесного свода, над жухлой травой и мятым серо-бурым снегом, весело хулиганил цапкий порывистый ветер, завывая и постанывая на изуродованных стенах руин, покрытых льдом и застывшей мерзостью краях снарядных воронок, рваных остовах металлоконструкций, и прочих останках почившего здесь огромного мегаполиса.

В центре описанного выше трупа населенного пункта, возле дороги, напоминающей скорее месиво экскрементов, нежели федеральную трассу Е74 — каковой она, безусловно, продолжала считаться официально — возвышалось некое сооружение, которое два возившихся в нем (и одновременно проживавших) странных индивида звали не иначе чем «Наш ангар».

В некотором смысле «Наш ангар» представлял собой прямое наследие малого аэропорта на окраине уничтоженного прошлым Новосибирска. Ещё до минувшей войны часть его хозпостроек переделали под ремонтные боксы для грузовой техники, склады и прочую хренатень — равно как разбомбленный а ля дрезден-1945 знаменитый аэропорт Толмачево. Целых зданий к концу войны оставалось мало (бомбили, сволочи, от души), и аэропорты, как наиболее защищенные ПРО и ПВО объекты минобороны использовались вояками даже для размещения штабов. Впрочем, в финале возни с налетами и зенитками, малый новосибирский аэропорт все же получил свою порцию добряка — в виде авиационной воронки диаметром с два десятка футбольных полей. Инфраструктура соответственно, накрылась. За исключением пары зданий на окраинах. Включая, — о да! — «Наш ангар».

Двоих индивидов, составлявших население «Наш-ангара» звали до примитивности просто — «Калмыш и Малярийкин» — о чем не двусмысленно вещала обшарпанная вывеска над ржавыми воротами заведения. Чуть ниже вывеска дополнялась ещё одной искромётной фразой — «т-е-х-о-б-с-л-у-ж-и-в-а-н-и-е & т-ю-н-и-н-г», но более мелкими буквами и криво. Синергичность нижней надписи не являлась простым совпадением. Калмыш занимался ТО (тэ-о), а Малярийкин, соответственно, — тюнингом. Это были вроде как их вторые фамилии. Типа тех, что женщины в мусульманской Франции получают после лишения девственности, а мужчины в православной Африке — по вступлению в бедуинский ганг.

Сутки спустя, с нетерпением ожидая шапроновского «заказчика», Малярийкин проснулся рано. Не то чтобы проснулся — сон сгинул сам. Всё было хорошо, замечательно, ясно, круто. Маячило бабло. Но Маляр чувствовал в этой возне с продажей акватина и новым охренительным суперзаказом некий жуткий, издевательский подвох. Словно бы свербило в мозгу, не понятно что. А может и не в мозгу вовсе. А пониже.

«Не бзди!» — заверил Малярийкина Шапрон. «Не волнуйся ты!» — упорно твердил напарник Калмыш. Но Маляр, что называется, бздил. И бздил конкретно. Признаков приближающегося кидалова не было никаких. Разве что самые поверхностные и мимолётные. И необычные. Вот в этом — и состоял весь прикол.

Четвертым спутником Шапронова, тем самым, который остался в машине, когда Шапрон и два его телохранителя выползли из кабины, оказалась

баба

. К огромному удивлению Калмыша с Маляром. Точнее — к охренительному шоку.

Даже появление Ники на окраинах города, в «Наш-ангаре» было подобно отрыжке святого Петра за столом на тайной вечере. Появление же ещё одной «леди» — было явлением просто из ряда вон. Конечно, женщин на окраинах Новосиба в принципе хватало. В основном это были шлюхи из различных скотских заведений и «боевые» подстилки гангстеров, которых те таскали с собой на сходки и пользовали всем скопом будто в большой любвеобильной шведской семье. Но вот

обычных женщин

— как и

обычных детей

на окраинах не встречалось вовсе. Они либо жили в центре, в домах богатых и знаменитых (как породистые собачки), либо далеко в тайге в посёлках колхозников — где нормальная семья ещё сохранялась.

Шапрон, насколько догадался Малярийкин, был не просто одним из лидеров местных К.Т.О. Но и крупной фигурой в криминалитете. Причём во всём смысловом многообразии этого ёмкого слова внутри богатого контекста уголовной реальности новой Сибири. А контекст был простой. Бандиты рулили бизнесом. Бандиты рулили политикой. Говоря проще — бандиты рулили всем. Всё, чем бандиты

не рулили

было очерчено границами местных кладбищ и богаделен.

Байк выглядел потрясающе. Маляр выложился. Фиолетово-черная машина, покрытая рунической вязью, блистала отраженным электрическим светом, словно граненый (или грёбаный) алмаз. На бронированном переднем щитке красовалась хамоватая бошка дохлой кошки с цыгаркой в зубах (кстати, с Кэмэлом). Блеск! Как говориться, во всей бандитской красе собственный бандерлогский брэнд.

После секундной паузы, заполнившей воздух после того как Малярийкин сдернул тент, скрывавший его шедевральное произведение, чехи дружно заухали, не сдерживая восторг.

«Довольны, вражьи дети», — отметил мрачно Маляр.

Вперёд вышел Юнга.

Неспешным, размеренным шагом он подошел к великолепному байку, погладил кожу, дотронулся до металла. Сел. Покрутил перчатками-беспальцовками по рогам и манетке.

Спустя шестнадцать часов от описанных событий, Элена Прекрасная и Петюня Малярийкин сидели у неё на квартире. «Секретной» квартире, как её называла сама хозяйка. Хатка была милой, небольшой, солнечной, небогато, но уютно обставленной и предназначалась вот для таких

необычных

встреч, одна из которых имела место в данный момент между дивой и автомехом. Лена угощала Малярийкина чаем с печенюшками и от всего этого мозгодробительного несоответствия между кровавой трагедией в Наш-ангаре и ласковыми солнечными лучами в Лениной квартире у Малярийкина уже начали плыть извилины. Но он держался, стараясь находить песчинки рационального в том сумасшедшем бездонном океане, который омывал его огромными волнами последние шестнадцать часов.

Приехав в Скайбокс в середине ночи, он бросил муравейку в каком-то закоулке и бездумно шлялся по центральным кварталам города, не понимая сам, чего хочет и чего рыщет. С точки зрения жителя окраины, Скайбокс был более чем интересен. Например, стереовизоры, расположенные прямо на улицах Скайбокса, демонстрировали одиноким прохожим, не спящим в это полуношную пору в силу бессонницы, лунатизма или приверженности героину, зрелищные схватки КТО. Среди наиболее красочных и часто повторяющихся сценок преобладали, разумеется, выдающиеся по производимому эффекту, ролики с товарищем Шапроном.

Улыбка Шапронова, то и дело расцветавшая на экране, откровенно бесила Малярийкина. Не потому что она была неоправданна (Шапрон, и правда, мастерски проводил бои), а потому, что после случившегося в мастерне любые успехи этого урода вызывали острое чувство истинно вселенского неверия в мировую справедливость. Как если бы Малярийкин словно Моисей познакомился лично с Господом Богом, но при этом узнал, что тот педофил.

Надо сказать, что в Малярийкине в эти удивительно сложные и долгие часы его удивительно несложной и недолгой жизни боролись противоречивые чувства. С одной стороны, Маляр сознавал, что случившееся — всего лишь один из банальных эпизодов окружающей мерзкой реальности — реальности, подчиненной бандитам-отморозкам, отморозкам-буржуям (типа менеджеров и акционеров ВТЭК), а также всем прочим отморозкам этого отмороженного мира. Ника и Калмыш погибли не потому, что это было не справедливо, ужасно и как то ещё. А потому, что в послевоенном Новосибирске людей убивали много и часто, и вот так вышло, что очередными жертвами очередного бандитского беспредела стал именно их (очередной) маленький коллектив.

Случившееся и беспределом то назвать было нельзя. Калмыш был реально

Элена всё делала крайне быстро. Предварительный (и тайный) просмотр Малярийкину назначили уже на следующий день. Но не на полноценной игровой арене, как было положено обычному пушечному мясу, а на древнем уродливом военном полигоне за границами Скайбокса. Лена при Малярийкине назвала это место «Ливаном» — то ли с уважением, с большой буквы, как имя собственное, то ли издеваясь — Маляр не уловил. Собственно, ему было всё равно. Волнение, которое охватило Малярийкина в тот день он запомнил надолго.

В Ливане отрабатывался навык управления танками новой, недавно введённой и в премьер-лигу модели «Васп-М3» (Первый Уровень общей классификации, корпус WASP, модификация третья).

Начиная с «Васп-М1» (первый уровень общей классификации, корпус WASP, модификация первая) — начального типа этого знаменитого, но уже существенно устаревшего корпуса (как раз того самого, который предоставлялся пилотам-нубам бесплатно спонсорами игры) — боевая машина управлялась единственным пилотом. В Васпе «М-Три», равно как и во всех традиционных танковых корпусах КТО, указанная технологическая традиция сохранялась. Старые машины, сражавшиеся в реальных танковых войнах древности и ведомые в смертельный бой сплочённым танковым экипажем из двух, а то и четырёх бойцов, канули в лету. Сейчас на игровое поле КТОшной локации выползал один игровой танк, и в нём сидел — только один пилот-игрок. Впрочем, являлись ли пилоты игровых танков КТО всего лишь «игроками» — вопрос довольно спорный. Ведь сдохнуть или превратиться в инвалида на соревнованиях КТО можно было вполне по-настоящему. Как говориться, без дураков.

— Без дураков, — сказала Элена, осматривая корпус третьего Васпа и при этом, ни капли не стесняясь Малярийкина и короткой юбки, аппетитно нагибалась, дабы осмотреть часть днища боевой машины. — Нет, реально. Вроде ничё колымага. Попрёт для старта. Не «Мамонт», естественно, но вы с «Мамонтом» и не справитесь пока. Согласны? Короче, Пётр, вы начнете с нуля. С самых, как говориться, низов. В КТО вам, прежде всего, нужен опыт. Опыт!

И она воздевала вверх указательный палец, словно мудрый Аристотель перед древнемакедонским молодняком. Правда, в отличие от ситуации с Аристотелем, палец у Лены был длинный, ровный, красивый и с накладным ногтем, на котором тончайшей линией был выведен какой-то восточный иероглиф (вероятно, грязное китайское ругательство). Всё это портило эффект нравоучения. Кроме того, Малярийкин сразу представил себе, как Элена кладёт этот палец себе в рот. Зрелище выглядело ого-го.

Снова лето завладело Сибирью, подсушило майские лужи, озеленило поляны. Мир вокруг мёртвого мегаполиса распустился словно цветок сирени, но внутри трупа самого города, в урбанистических джунглях, меж руин небоскрёбов, время менялось мало, оставляя серый и насыщенно-серый основополагающими цветами. Пока в центральных районах Скайбокса горели бесчисленные огни в офисах ВТЭК и громадные рекламные вывески, окраины сибирской столицы и далёкие таёжные поселения раздумывали над тем, как оплатить счёт за электричество с единственной лампой в прокуренной комнатушке.

Работа мастера боится — заезженная фраза, которую Маляр ненавидел всей душой. Однако руки его этой фразы не слышали и продолжали работать, словно сами собой. Действительно умело, проворно, почти профессионально собирая на столе детали.

Починка лазерного прицела к 26й нарезной «вике» проходила быстро, но без энтузиазма. Здесь же, рядом на столе валялись прочие оптические приборы, электроника и даже двигатели на перемотку. Тоска! А ведь Малярийкин работал только с обеда и время едва-едва приближалось к ужину. В последнее время Маляр много спал и только острое чувство голода или же заунывной тоски, время от времени охватывавшее с головой, заставляло его работать.

Новое жилище Малярийкина было совсем маленьким и одиноким. Не только потому, что вот уже больше года он жил один, перебиваясь с хлеба на воду на самой окраине разрушенного войной мегаполиса. Но прежде всего потому, что размещалось оно на предпоследнем этаже бывшей малосемейки, в которой Маляр и ещё пара подобных ему одиноких бомжей-инструментальщиков составляли всё население. Окна комнаты поверх стёкол были грубо заколочены фанерой. Стены и подоконник давно позабыли, что такое вода и тряпка. Пол был завален различным мусором, начиная от досок, использовавшихся Малярийкиным в качестве лавки, койки, стола или рабочего станка, и заканчивая большими пакетами в которых были собраны книги. Углы нового, неприятного обиталища бывшего танкиста и авторемонтника были заставлены жестяными банками доверху переполненными окурками. Немногочисленные вещи Малярийкина оставшиеся от прошлой жизни, включая красивую рубашку и джинсы, что он покупал для свидания с Эленой Прекрасной в Скайбоксе, были сложены в большую сумку, в которую Маляр сейчас практически не заглядывал.

Со старым Малярийкиным — звездой Ливана и Тотенкопфа — человеческое существо, считавшееся хозяином отвратительной комнатки, связывала только густая, отросшая за минувший год до безобразия, борода. Малярийкин конечно, её стриг. И походил сейчас на Льва Толстого. Конкретно. Только низкорослого и со злобными глазками.

Утро стояло ясное, тихое. Такое, какое никогда не забудешь. Вид бескрайних пшеничных полей, протянувшихся от горизонта, до горизонта, и небесная бездна, настолько глубокая и бесконечная, насколько глубок и бесконечен сам Господь Бог, производят особенно сильное впечатление именно в тот день и в то утро, когда жизнь, возможно, закончиться, и человека поглотит другая бездна, настолько же бездонная, но гораздо более тёмная и унылая.

Утро стояло — двенадцатого сентября.

Малярийкин грыз завтрак: ржаной сухарик и половинку арбуза. Локация «Твардовщина» располагалась очень далеко от Скайбокса, на самой окраине зоны, подконтрольной Новосибирской Территориальной Администрации. Объяснялось это двумя причинами: во-первых, прощальный бой командора Шапронова должен был идти с некоторым нарушением правил и проведение его на самой границе бандитского региона призвано было сглаживать эксцессы. А во-вторых, локация Твардовщина являлась тупо — самой большой из доступных в Сибирских КТО.

Полигон развернулся под тёплым солнышком на площади без малого в пятьдесят тысяч гектар. Без всякой ошибки, именно — в пятьдесят тысяч. Это была площадь небольшого европейского государства. Ну, а в сибирских постсоветских реалиях прошлого века — площадь колхоза-миллионера.

Такую гигантскую территорию было невозможно ограничить не то что бетонными плитами, как некоторые «нубские» локации, но даже проволокой или флажками. Поэтому Твардовщина была — полностью открытая.

Тихая музыка плыла из-за стойки бара. Бармен дремал на стуле после бессонной ночки. Левая рука валялась плетью поверх видавшей виды столешницы, правая, напряжённо, — у коленей, на прикладе спрятанного под столом доисторического, но по-прежнему эффективного ППД. Празднование великого всесибирского мегашоу — то есть отвратительная попойка со шлюхами, героином и вёдрами ханки — закончилась вчера (точнее — уже сегодня) около пяти часов утра. Тела вынесли примерно к одиннадцати. Некоторые — непосредственно в морг. Короче, праздник удался.

Пили и стреляли вчера в баре много — с радости (кто выиграл), с горя (кто проиграл), а остальные — просто за компанию в общей обстановке радостного, мрачного, стоического, варварского, но главное безудержного сибирского веселья, когда душа разворачивается гордо и широко. Но иногда настолько, что свернуть её потом можно только пулей и мордобоем.

Ныне, в тусклый полдень понедельника, в небольшом квадратном подвальном помещении на двенадцать столиков был занят только один. За столиком беседовали трое:

Лысый старик в навороченном камуфляже (то бишь, с кармашками и клапанами).

Молодой низкорослый парень с кривым носом, бородой и в очках с диоптриями.