Любой кинорежиссер в поисках натуры для съемок фильма ужасов пришел бы в восторг при виде небольшой гостиницы, носившей название «Роза ветров».

Она возвышалась метрах в шестидесяти от перекрестка пустынных дорог, одна из которых терялась на склоне холма, поросшего лесом, и, сузившись до обычной тропинки, исчезала среди зарослей на вершине. Другая тянулась вдоль песчаной равнины. Еще одна делала петлю вокруг гостиницы и становилась все шире по мере приближения к городу. Негде было укрыться от ветра. Обветшалое строение находилось среди голой равнины, опоясанной густыми лесами. Прибрежные скалы постепенно исчезали среди песчаных дюн, тянувшихся до самого моря.

Была грозовая ночь. Ветер завывал в листве, обрушиваясь всей своей ураганной силой на «Розу ветров». Шквал сотрясал старые ставни, хлопал дверьми на расшатанных петлях, заставлял зловеще потрескивать оконные рамы и вовсю раскачивал вывеску. Пронзительный визг урагана чередовался с замогильными стонами ржавого железа. Со стороны города приближался грузовик на скорости шестьдесят миль в час.

Заметив гостиницу, Грили, сидевший рядом с шофером, сказал:

Феллс сидел в двенадцатом ряду партера в «Палладиуме». Он неподвижно смотрел на сцену и ощущал присутствие Томми Триндерса. Но ощущение это было очень смутным из-за теней, незримых картин и силуэтов, живших только в воображении Феллса. Он понимал, что его попытка с «Палладиумом» не удалась. Какое уж тут развлечение… Слыша взрывы смеха при выходах на сцену Триндера, Феллс думал о себе, как о не совсем нормальном. Ведь теперь он мог находить интерес в поглощающих все силы занятиях, требующих полного напряжения нервной системы и заставляющих вычеркнуть из памяти образы, витающие над сценой «Палладиума».

Он твердо решил развлекаться! Старался не думать ни о чем, кроме сюжетных перипетий спектакля, невольно соединившись с публикой в зале. Но, осознав свой полный крах, он сидел, прямо и неподвижно глядя на сцену, засунув руки в карманы своего старого плаща цвета морской волны, выдвинув подбородок вперед и сведя брови на переносице. Он сидел, уставившись на сияющую рампу, и едва различал силуэт Триндера в центре помоста. Феллс перестал анализировать противоречие между своей погоней за счастьем («Все вы счастливчики!») и ядом, безостановочно разъедавшим его мозг. Сцена «Палладиума» медленно расплывалась и вдруг мистер Триндер куда-то канул. Перед глазами Феллса встала иная сцена, так часто возникавшая в памяти, что он уже знал наизусть каждую тень на поперечниках жалюзи, каждый солнечный блик на медных предметах в конторе, каждую мелкую деталь… Он слегка наклонился вперед, втянув голову в плечи, и перед ним возник его собственный образ.

Феллс перенесся на 9 лет назад в 1933 год.

Было далеко за полдень, и жаркое солнце проникало сквозь ажурные жалюзи и рисовало на полу черные тени. Посреди комнаты, слева от стула, находившегося напротив письменного стола, стоял Феллс, но это был вовсе не сегодняшний Феллс, а кто-то другой, скажем, Хьюберт Эрик Такой-то — фамилия не имеет значения — в мундире, но без пробкового шлема и ремня, которых он лишился, находясь под арестом. Командир Хьюберт Эрик Такой-то ощущал живую симпатию к тому, кто сидел перед ним по другую сторону письменного стола. Это был его начальник. И это еще больше увеличивало симпатию к нему.