«Мать объяснила мне, что государыня Екатерина Алексеевна была умная и добрая, царствовала долго, старалась, чтобы всем было хорошо жить, чтобы все учились, что она умела выбирать хороших людей, храбрых генералов, и что в ее царствование соседи нас не обижали, и что наши солдаты при ней побеждали всех и прославились» — так, вспоминая 1796 год, писал Аксаков в «Детских годах Багрова-внука». А ведь впереди еще Итальянский и Швейцарский походы, Карамзин, Жуковский и Пушкин, «вечной памяти» 12-й год и взятие Парижа. Но золотой век был уже позади.

Вероятнее всего, генерал-майор в отставке Л. Н. Энгельгардт принадлежал к тем самым московским старичкам «времен очаковских и покоренья Крыма», над которыми мы со школьной скамьи привыкли иронизировать вместе с Чацким. Более того, для Энгельгардта это была, пожалуй, осознанная позиция; для него XVIII век был гораздо живее, чем все, что он видел вокруг, в веке XIX; и уж конечно, Екатерина II для него была вовсе не «предметом исторического изучения». Родившийся в 1766 г., Л. Н. Энгельгардт вступил в новый век еще совсем не старым человеком, но уход в отставку в 1799 г. вполне ясно показывает его полное неприятие наступающей эпохи.

В значительной мере этим вызвано и появление «Записок». Их цель — сохранить для потомства сведения «касательно нравов того века, людей, образа жизни, обычаев, политических и военных происшествий и описание знаменитых лиц», — он чувствует в 1826 г. (когда была начата работа над «Записками»), что пришло другое время. Видимо, по мере осознания этого факта Энгельгардт все более и более склоняется к написанию «истории», так прямо и называя свое произведение в VII главе. И из семи глав этой «истории» александровскому царствованию посвящена одна, павловскому — тоже одна. А пять — екатерининскому.

Апогей царствования государыни-матушки в изображении Энгельгардта приходится на вторую турецкую войну, связанную для него с глубоко личными переживаниями: то была его первая кампания, на которую возлагал он честолюбивые надежды, воюя под началом с детства восхищавшего его Румянцева; тогда сверкал во всем великолепии своей «полудержавной» власти «странный» Потемкин (отношение Энгельгардта к нему всегда остается противоречивым — зачастую отзываясь о нем весьма критически, он помнит, что приходится родственником великому человеку, и навсегда сохраняет антипатию к пытавшейся свалить фаворита партии); в ту войну были Измаил и Очаков, Рымник и Фокшаны.

Именно причастность к этим событиям придает в глазах Энгельгардта значимость и его особе, позволяет говорить о себе, своих личных впечатлениях: «Время было прекрасное. Следуя с полком в Ботушаны, 24-го, при захождении солнца, сидел я на дворе в одном мундире, распахнувши камзол». Но именно здесь от изложения анекдотов, «рассказов о том, что видел», Энгельгардт окончательно переходит к написанию истории, хроники, охватывающей, пусть кратко, все важные события российской жизни. Сохранившиеся фрагменты черновика свидетельствуют, что именно в этом направлении шла работа над текстом: из шестой главы исключаются как раз наиболее личностные моменты: детские воспоминания, последняя встреча с Румянцевым. Первоначально глава должна была начинаться с рассказа автора о том, как еще в мальчишеских играх он всегда брал на себя роль Румянцева; что же должен был чувствовать он теперь, когда собирался в поход под началом легендарного полководца! В окончательном варианте она начинается с бесстрастной фразы: «Булгакову, нашему министру при Оттоманской Порте, приказано было подать ноту…» Стремление охватить в своем рассказе все приводит в конце концов к тому, что при описании походов 1812–1814 гг. повествование превращается в перечень дат и имен, подробный настолько, что сам автор чувствует это и решает ограничить себя только российской историей; из этой же тенденции рождаются и даваемые Энгельгардтом в примечаниях обзоры истории в России политического сыска (причем автор начинает аж со времен Ивана Грозного) и «тайных обществ».

1766–1779. Родители. — Происхождение. — Младенчество у бабки Бутурлиной. — Обучение в Витебске, в Смоленском пансионе Эллерта и в Шкловском кадетском корпусе.

Записки, что случилось видеть, слышать или чего быть свидетелем в жизни, каждого частного лица, как бы ни было малозначуще в свете, всегда могут быть интересны для будущих времен, касательно нравов того века, людей, образа жизни, обычаев, политических и военных происшествий и описаний знаменитых лиц.

Я сожалею, что занялся сим уже поздно, когда мне минуло шестьдесят лет; многое интересное забыто, а что и вспомнил, то уже не так верно, как должно было быть в связи течения времени. Занятие сие доставило мне удовольствие; вспоминать счастливое время юности и рассказывать о прошедшем, как говорит г. Сегюр

[4]

, есть из числа единственных удовольствий для стариков. Эти записки я начал писать в 1826 году, следственно все, случившееся после, дошедшее до моего сведения, будет подробнее.

Отец мой был действительный статский советник и кавалер Св. Владимира 2-й степени, Николай Богданович; мать моя была из рода Бутурлиных

[5]

, Надежда Петровна; замечательно, что он из смоленских дворян третий женился на великороссийской, ибо со времен завоевания царем Алексеем Михайловичем Смоленска

[6]

, по привязанности к Польше, брачились вначале с польками, но в царствование императрицы Анны Иоанновны были запрещены всякие связи и сношения с поляками, даже если у кого находили польские книги, ссылали в Сибирь; а потому, сперва по ненависти к русским, а потом уже по обычаю, все смоляне женились на смолянках

[7]

. Поэтому, можно сказать, все смоленские дворяне между собою сделались в родстве. Первый женился на русской Яков Степанович Аршеневский, второй — отец светлейшего князя Григория Александровича Потемкина

[8]

, третий — мой отец.