Это книга о разведчике. О том, как юноша, оказавшийся в тылу врага в годы Великой Отечественной войны, вырабатывает в себе черты характера, свойственные бойцу невидимого фронта: о том, как он овладевает мастерством разведчика и выполняет свой воинский долг в мундире эсэсовца и в форме немецкого морского офицера, находясь на территории оккупированной Украины, в Румынии и в Германии, на суше и на море. Через всю книгу проходит тема любви русского юноши и немецкой девушки, пронесенной сквозь годы и испытания.
ОБ ЭТОЙ КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ
На один из крейсеров Северного флота приехал московский писатель. Он разговаривал с моряками о будничных их делах, рассказывал о минувшей войне, делился своими творческими планами. На прощание матросы подарили своему гостю тщательно подклеенную книжку из корабельной библиотеки. Роман зачитали до такой степени, что на иных страницах трудно было разобрать текст, зато четко различимы были надписи на обороте переплета, сделанные разными почерками в разное время. Я вовсе не призываю писать отзывы о книге на ней самой, но на этот раз могу понять авторов этих отзывов.
«Быть таким, как люди, описанные здесь, — размашисто написал один матрос, — цель и задача моей жизни». Другой добавил: «Прочтя этот роман, я понял, что героизм не требует громких слов. Сдается мне, автор сам — один из героев книги». А командир соединения, контр-адмирал, лаконично отметил внизу, после множества подписей: «Очень хорошая книжка».
Писателем этим был Юлий Анненков, а книга — его роман «Флаг миноносца», вышедший несколько лет назад. Книга — о морском братстве, о формировании характера воина под огнем, о любви и ненависти — популярна не только среди военных моряков. Ее обсуждали в школах и институтах, в заводских библиотеках и колхозных клубах. И всюду читатели говорили о том, что роман дорог своей искренностью, правдивостью и достоверностью.
Прежде всего, писателю необходимо литературное дарование, но, помимо этого, надо знать и любить своих героев. У Юлия Анненкова есть и то и другое. Черноморец и североморец, он прошел войну как матрос и строевой офицер. Воевал в Северной Финляндии и на Южном Кавказе, под флагом Морской гвардейской части защищал Москву и Ростов, участвовал в освобождении Новороссийска и прорыве «Голубой линии» на Тамани. Мне самому пришлось воевать на Южном фронте. Я слышал там не раз о прославленном Краснознаменном морском полке. В этом полку служил Юлий Анненков, тогда совсем еще юный командир орудия, а потом командир батареи и комсомольский вожак части, который стал впоследствии моим собратом по литературному оружию.
Юным читателям хорошо знакомы его книги «Шахтерский сенатор» и «Правда путешествует без виз», посвященные героической жизни поэта-коммуниста Пабло Неруды и выдающегося физика, страстного борца за мир Фредерика Жолио-Кюри. Казалось бы, какая связь между флотской тематикой и деятельностью чилийского поэта или французского ученого? Но если подумать о том, что советский солдат и матрос совершали свои подвиги в военные годы во имя мира и счастья человеческого, станет понятно, почему тема борьбы за мир привлекла внимание такого типично военного писателя, каким является Юлий Анненков. И все-таки люди флота остаются главными его героями. Писатель, офицер запаса Военно-Морских Сил, часто бывает на кораблях, участвует в походах и, даже находясь в Москве, ни на день не прерывает связи с моряками. Им посвящены его рассказы, очерки, а также пьесы «Севастопольский вальс» и «Сердце балтийца», «Полярная звезда» и «Южный Крест», написанные в содружестве с Еленой Гальпериной и идущие на сценах многих театров Советского Союза и социалистических стран.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
ЮЖНОБУГСК
В детстве мне казалось, что в нашем городе две башни, в то время как на самом деле была только одна. Мы жили за рекой, в привокзальной части, и башню я видел издали, то справа, когда отец брал меня с собой на полигон, то слева — с берега реки у моста.
Взрослые, смеясь, убеждали меня, что башня только одна. Но для меня их все-таки было две. Они стояли, как часовые, возвышаясь над городом, чтобы никакая беда не могла нагрянуть неожиданно, — два огромных каменных рыцаря в острых шлемах, добрые великаны со светлыми лицами часов. И мне было жалко, что никогда они не могут сойтись вместе, присесть на склоне горы, побеседовать о том о сем и, может быть, даже снять свои тяжелые шлемы. Но башни не имели права оставить пост. Я твердо знал: они никогда не сделают этого, потому что у каждого есть свой долг.
Я не мог бы тогда объяснить, что это значит, но долг казался мне чем-то вполне естественным и неотъемлемым от мира, как неизбежность прохлады, ночи после жаркого дня и появление желтых солнечных полосок между досками ставень по утрам. Когда появлялись солнечные полоски, отец должен был вскочить с постели и, выбежав в трусах к колодцу, окатить себя с головы до ног синей водой. А ведро должно было снова, под грохот отполированной корбы
[1]
мчаться вниз, в тесную темноту.
Глава вторая
«ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР»
«Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникнуло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтобы кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах».
Эти слова Толстого я повторял тысячу раз в те дни, когда передо мной открылись севастопольские бухты е их золотой голубизной и волей. Все было мне тут по душе. Я узнавал места, знакомые по книгам и картинкам, и радовался им, как добрым друзьям. Севастополь стал для меня своим сразу и навсегда.
Бронзовый орел раскинул крылья в вышине. Я подолгу следил за его недвижным полетом на вершине колонны. А с поросшего водорослями подножия памятника кидались в море черномазые ребятишки. Они визжали и кувыркались под сенью крыльев, седых и зеленых от времени и черноморской соли.
Глава третья
МОЙ ДОМ — КОРАБЛЬ
Ранним утром Шелагуров на свой страх и риск послал меня, вместе со всей группой, проходить корабельную практику. Он был в ярости. Ругал меня и распекал, грозил самыми страшными карами, но я понимал: так же как и мои друзья, он считает Савицкого вором. Санька видел, как я собирал деньги, воспользовался удобным случаем, стянул бумажник, а потом обнаружил инструкцию и испугался — бумажник и документ уничтожил, а деньги отнес куда-то, когда ходил в увольнение. Однако доказать это было невозможно. В рапорте начальнику факультета я изложил все обстоятельства пропажи инструкции и просил до принятия решения разрешить мне практику на корабле. Этот рапорт еще не был вручен по назначению, когда я поднялся на ют крейсера «Красный Крым». За самосуд над Савицким Шелагуров объявил мне и Голованову «два месяца без берега», но взыскание это было формальным. Так или иначе предстояло провести два месяца на корабле. Лучшего я и не желал.
Прошел первый день. Вечерело. Крейсер стоял на внешнем рейде. Я был один в просторной штурманской рубке «Красного Крыма». Все казалось здесь проще и легче. Хотелось думать, что гроза прошла стороной. Я устал обвинять и казнить себя. Конечно, инструкцию надо было положить в тот самый карманчик, пришитый изнутри к тельняшке, где я хранил комсомольский билет, но жалеть об этом поздно. Сейчас полезнее подготовиться к вахте, потому что уже сегодня ночью я буду дублировать младшего штурмана — командира рулевой группы. Множество приборов окружало меня. Вот репитер гирокомпаса — прямо передо мной. Вот два черных циферблата показателей оборотов, лаги, преобразователь координат. Я разложил на карте карандаши и линейки. Над головой зашелестел динамик корабельной трансляции, потом раздался голос вахтенного командира: «Принять катер с левого борта!»
Кто бы это мог быть? Если бы начальство, приняли бы справа. Свои все на корабле. Через несколько минут снова заговорил динамик: «Курсант-стажер Дорохов, к трапу с личными вещами!»
Глава четвертая
ЧЕРНОМОРЦЫ В БОЮ
Всегда, во все времена Севастополь был военным городом. После бомбежки, в ночь с двадцать первого на двадцать второе июня, внешне он почти не изменился. Но внезапно он потерял самую характерную свою черту — улыбку.
Это было первое впечатление. Словно за одну ночь уехали все севастопольцы, а их место заняли другие — молчаливые люди с нахмуренными бровями и сжатыми губами. Летняя форма «раз» исчезла вопреки календарю, и флот стал из белого черным. На мне одном — белая, мирная форма.
У Приморского бульвара меня остановил морской патруль:
