— Все мужики сволочи! Ненавижу! Ненавижу их! Они не знают, что такое любовь. И только делают вид, что влюблены. Розочки там, конфетки. Единственное, что им нужно, это засунуть, все равно в кого, свою игрушку. Не-на-ви-жу!

Но думаешь, меня так просто растоптать? Смешать с грязью? Нет! Не это у тебя в голове. Ты вообще не способен думать. Я для тебя ноль. Круглый такой. Ноль. Пустое место. Канализация. Место, куда сливают отходы. Маленьких юрких сперматозавриков. Они шныркают по моему телу. Все выискивают щелочку, чтобы прорваться и застолбить. Сказать: «Я здесь был». Это все равно что на огромной, величественной, недоступной горной вершине написать масляной аэрозолью: «Здесь был Лева». Поставить год и число. Или ты, как пес, метишь свою территорию, бездумно поднимая ногу и кропя все подряд: углы домов, деревья, даже человеческие ноги: «Я здесь был!..»

Ну и был ты там. И что? Самоутвердился? Потешил свое больное самолюбие? Стало тебе лучше? Отпустила тебя горячка, лихорадка, которая сжигала тебя изнутри и заставляла бегать в поисках неисследованных территорий? Вот и еще одна. И еще, сколько их будет? Сотня? Тысяча? Пока не сдохнешь? А как же любовь? Мечты? Уют? Доброта? Теплота?

Гадина ты! Ну, нашел бы себе такую же… ищущую. Так нет! Тебе подавай что-нибудь этакое, чистенькое, нетронутое. То, что берегли, выращивали. Но не для тебя же, скот! Для него, для самого лучшего, нежного, любимого и любящего. Все для него копилось и береглось. Чтобы выплеснуть на него все, что лелеяла и холила. Чтобы укутать нежностью, как оренбургским платком, под которым тепло, но легко. Но где он, тот, единственный, о ком мечталось? Его нет, но есть ты — Александр Македонский… Черт! Вот и заплакала! Не надо, Лерка, не реви! Прорвемся! Обманывать грех! Как нельзя на войне убивать женщин и детей, так и обманывать их нельзя. Мы, женщины, тоже как дети. Все через уши, все через душу. Помнишь?! Ты мне розочку… Ну, думаю, принц, а у тебя это просто воспитание. Ты колечко — думаю, обручение, а ты по дешевке у друга купил. Ты в порыве страсти «любимая» шепчешь, а я — вот и в любви объяснился. К сожалению, я совсем не знала мужчин. Легковерная дурочка! Оказывается, за все надо платить! Даже за ошибки. Говорят, на ошибках учатся. Какая же это учеба?! Это жизнь! Вся жизнь из сплошных ошибок. Безграмотная я!.. А какая это — грамотная? Стерва без души и без сердца? Да? Но ведь и стерва такой раньше не была, ее такой сделали мужики. И выплакала она, наверное, все слезы. Высохло ее сердце. Ожесточилась душа. И я теперь такой стану, а если не стану, то погибну… Не верить! Не верить никому! Рассчитывать только на себя. Не надеяться на чудо. Вперед! Только вперед! Прорвемся, Лерка!

Так говорила сама с собой Валерия Родина, двадцативосьмилетний дизайнер по мебели, работающая на мебельном комбинате по распределению после окончания Строгановки.

Лера в мрачном настроении перебирала детское приданое. Ползунки были выцветшие, заштопанные. Пеленки просвечивались. Одеяло от стирок стояло колом.

— Бедный ты мой, бедный. Начинать жизнь будешь с нищеты. Нет! Потерпи! Я что-нибудь придумаю. Выживем! Да не просто придумаю, а обещаю тебе! Будут у нас деньги! Все у тебя, милый, будет! Не хуже других! А может, и лучше. Я костьми лягу, а на щите лежать не буду. И закон мне не закон, и бог мне не бог. Как там у Горького? Человек! Это звучит гордо! Господь милостив… Да где же твое милосердие, господи? Разве я грешила? За что мне все эти испытания? Нет у меня на тебя надежды. Сама прорываться буду. И ты уж, господи, не кори меня за это. Ведь сам оставил меня в трудную минуту. И каким путем я до счастья дойду, пусть тебя тоже не волнует. Как ты со мной, так и я с тобой, — подытожила Лера и стала укладывать сумку, готовясь отправиться в роддом.

В пять утра отошли воды, но схваток не было. Она потихонечку вышла в коридор и набрала «03». Соседи спали. «Скорая» отозвалась быстро. Обещали быть через двадцать минут. Лера надела плащ, взяла сумку, закрыла входную дверь и присела на корточки напротив лифта дожидаться.

Схватки начались в машине. Под белы ручки ввели ее в больницу. Оформили документы и положили в предродовое отделение. Она лежала одна в палате и то скулила, как попавший в канаву щенок, то орала изо всех сил. Боли были такие, что не хотелось уже ни ребенка, ни жизни. Она с трудом придвинулась к стене, чтобы не свалиться с кровати во время очередной схватки. А боль нарастала с каждой минутой. Сознание туманилось. Внезапно позыв тошноты пронзил ее тело. Она резко рванулась к краю, но не успела и рвотная масса облила простыню. Полегчало. В голове прояснилось. В палату вошла молоденькая санитарка с ведром и шваброй. Не глядя на Леру, начала протирать полы. Лера собрала остатки сил спросила:

— Скоро меня повезут?