Избранные главы из популярной трилогии классика латышской литературы. Писательница рассказывает о нелегкой жизни крестьян старой Латвии, дает яркие картины народного быта. В центре повествования — дочь батрака, одаренная, стремящаяся к знаниям девочка. Чуткость и восприимчивость помогают ей уже в раннем возрасте постичь морально-этические основы жизни. Книга глубоко поэтична, она проникнута возвышенной любовью к родному краю, его природе и людям.
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
«В чем смысл жизни? Отдать все силы служению ближним? Легко сказать, но как осуществить? Как исполнить это прекрасное, высочайшее предназначение жизни? Бедная девушка, ни денег, ни образования… Если бы смогла я все описать — все, что чувствую, вижу, думаю, — я бы считала, что цель достигнута. Судьба на все наложила запрет, все это суждено пережить мне в себе», — так писала юная Анна Бригадере в своем дневнике.
Прошло немало лет, прежде чем она отважилась сказать людям то, что волновало ее, занимало ее мысли, наполняло жизнь. В литературу она пришла, как зрелая личность, со сложившимися взглядами, которые с годами, углубляясь, обретая широту, в основном не изменились.
В 1896 году, когда писательнице было уже тридцать пять лет, в газете «Балтияс вестнесис» был напечатан рассказ «В больнице». С этого момента и ведет отсчет своей творческой деятельности Анна Бригадере. Вслед за ним публикуются другие рассказы и новеллы, которые сразу же ставят ее в один ряд с видными писателями-реалистами той эпохи.
Однако популярность и славу Анне Бригадере принесли прежде всего пьесы.
В 1903 году, в ответ на предложение перевести пьесу для детского театра, Анна Бригадере, используя богатства, таящиеся в сокровищнице народного творчества, создает пьесу «Спридитис», которой положила начало новому жанру в латышской литературе — жанру пьесы-сказки. «Спридитис» — первая латышская детская пьеса, которую можно назвать подлинным произведением искусства, имеющим непреходящее значение», — писал Андрей Упит, и он не ошибся в своей оценке. Герой сказки Спридитис в поисках счастья обошел многие сцены мира, пьеса была включена в репертуар МХАТа и лишь сложные материальные условия не позволили осуществить постановку на сцене этого театра. В жанре пьесы-сказки написаны и другие драматургические произведения писательницы — «Принцесса Гундега и король Брусубарда», «Майя и Пайя», «Волшебная птица Лолиты», которые до сих пор не потеряли своей ценности и ныне живут на сценах советских театров.
БОГ, ПРИРОДА, ТРУД
БАТРАКИ
Со двора и избу то и дело влетал пастушонок Лудис, оставляя двери настежь, словно калитку. Никто не ругал его за это. Тепло уж не берегли, как зимой. Ветер задувал в двери, окна. Углы опустели. Батрачка, что мыла и чистила их, ушла, чтобы новые жильцы не бранили за оставленные грязь и паутину.
Нынешним летом Лудис подрядился как взрослый, наняли его тут же по соседству. В Каменах он знал все наперечет — прибегал чуть ли не через день. Что здесь нового увидишь? Но сегодня пришел спозаранку — поглядеть, кто уйдет и кто придет в Камены в Юрьев день.
Только влетит в комнату — тотчас к Аннеле.
— Кто твои отец с матерью?
— Батраки.
ПАЛЬЧИК БОЛИТ
Весна уступала свои права лету, и чем быстрее оно приближалось, тем больше становилось работы. Люди только бегом и бегали.
Мать трудилась не покладая рук. Аннеле же чувствовала себя в безопасности, лишь уцепившись за материнскую юбку. Кто знает, что таится в чужих углах этого незнакомого дома? Как доверишься чужим лицам, которые порой наклонялись со своих высот к маленькому человечку, то смеющиеся, то шутливо сердитые, то приветливые. Кто знает, друзья это или враги?
Матери надоело неотступное преследование, и она часто гнала от себя девочку: пусть сама играет. Но повернуть жизнь на свой лад Аннеле еще не умела.
Как-то утром присела Аннеле у костра, на котором мать готовила завтрак. На закоптевшем крюке бурлил большой котел. Пламя весело потрескивало, красные бусины искр, разбиваясь о толстое дно, разлетались в разные стороны. Аннеле так и подмывало схватить эти бусинки. Но только она потянется, мать тут же осадит: — Берегись, горячо!
Но ведь если все время слушаться, как узнаешь, что такое горячо? Дотронусь, и все!
ОБРАЗЫ
Никому и невдомек, что Аннеле умеет читать. Увидит книгу или старую газету, выброшенную бутылочную наклейку или пожелтевший клочок бумаги, наклеенный на волоковое окошко, сложит букву с буквой, скажет вслух и слово выходит. Вот чудеса! И что ни слово, то образ. И диво-дивное — видишь то, чего и нет вовсе. Скажешь: з-и-м-а — зима, и тотчас увидишь белые поля, сады, укутанные сугробами, и ребятишек на санках, ну точь-в-точь, как в Каменах, а когда прочитаешь: ц-в-е-т-ы — цветы, то сразу запестреет чудесный калтыньский луг, желто-красный от лютиков и кислицы; скажешь: с-о-л-н-ц-е — солнце, и вот оно, ослепительно белое, стоит над липой, что растет у колодца, и горит красный угол в избе. Назовешь еще слово — новое диво. Вот в какую расчудесную игру умеет играть Аннеле! Никогда не наскучит.
Но случается Аннеле и горевать. Назовешь слово, а оно молчит, как его ни верти, как ни крути. Спросишь у матери, если та не занята, — ответит, а уж если некогда ей, бросит на ходу: «Этого тебе знать не положено. Много будешь знать, скоро состаришься».
Ну и пусть состарится! Подумаешь, беда! А что такое — состаришься? И когда это еще она состарится! Разве что через тысячу-тысячу лет, когда все слова будет знать и все на свете уметь.
Но сколько же можно жить в неизвестности — налилась она неведением, точно спелый колосок. Раз мать не говорит, пойдет к старшей сестрице — та сидит возле клети, чинит мешки и свистит, как батрак.
Подходит Аннеле к ней поближе, садится на корточки, подпирает ладошками подбородок и долго смотрит, как большая, блестящая игла снует взад-вперед.
БЕРЕЗОВЫЕ ГОРЫ
С таким же восторгом и беспокойством, с таким же предвкушением тайной радости, как и год назад, спозаранку качалась Аннеле в беспокойных волнах этого дня, словно камышинка в стремительном потоке. Повозка стоит посреди двора. Грузят пожитки. Коровы мычат, овцы блеют, ветер завывает и треплет Калтыни. Стоят они у самой северной оконечности леса. Но как ни треплет, с места сдвинуть не может. Так и оставаться им тут на веки вечные, так и покинут их тут, а вот Аннеле улетит, словно певчий дрозд: то на груше свистел-заливался, глянь, уж вспорхнул и — в лесу.
Скорее бы уж, скорее! Но утро нынче так тянется, столько всякого случилось, что и на неделю хватило бы! Сколько раз доставалось Аннеле, что вертится у взрослых под ногами, сколько раз она плакала и снова радовалась, сколько раз ее бранили и снова голубили, пока не настал, наконец, тот самый миг, когда скарб уложен и отъезжающие, утирая слезы, прощаются с теми, кто остается. Аннеле не плачет. «Не жалко расставаться?» — спрашивают ее. Она мотает головой. Она не знает, что значит расставаться.
Ножками в небо смотрит стол, привязанный на самом верху отцовского воза. Это место дня Аннеле. И сидит она там, как в носилках с пологом из небесно-голубого шелка, разукрашенного белыми розами облаков. Липкие, распускающиеся ветки гладят ее щеки, как и год назад, и кукует кукушка: «Ку-ку! Ку-да?»
— В другие места, в другие места!
— Ку-ку! Ку-да? В какие места?
МАЙСКОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Синее-синее воскресное майское утро. Отец с матерью собрались в Калтыни и берут с собой Аннеле. Аннеле от радости вприпрыжку скачет. В Калтыни! И хоть всего две недели прошло с тех пор как приехали они оттуда, кажется ей, будто Калтыни далеко-далеко и придется шагать за тридевять земель в тридесятое царство.
— Не носись ты так, утомишься, распаришься. Дорога не близкая, как бы после не пришлось отцу тебя на руках нести, — беспокоится мать, глядя, как Аннеле скачет по обочине — то кошачью лапку сорвет, то за баранчиком наклонится, то за шпорником.
Это она-то устанет? Ну нет! Пусть хоть сто верст прошагать придется, она их бегом пробежит! Только б дозволили, только б назад не звали все время. Разве устанешь, когда столько дел вокруг! Ведь не просто идти надо, а еще и все дела по дороге переделать.
А сколько цветов насобирала Аннеле! Сложила их до поры до времени в придорожной канаве: пусть дожидаются ее возвращения. Пойдет обратно, луг тут устроит. Место славное. А возле луга лес. Лес прямо сейчас поставить можно. И вот она уже в поте лица трудится возле молодой березки — ветки отломать пытается, кудрявые, тонкие.
Отец даже остановился, глядя, как она старается.
