— Не плачь, — сказал он и коснулся моей руки. — Не надо плакать. Все пройдет. Ты еще будешь счастлива.

Я посмотрела в его глаза, и на миг мне показалось, что ВСЕ ХОРОШО, что медовый месяц еще впереди, а значит, это лето принесет нам только свет и тепло. И то плохое и страшное, что случилось со мной, окажется не более, чем дурным сном, который забудется и растворится в туманной дымке, стоит мне только открыть глаза и проснуться. Но вместо этого я закрыла глаза и спрятала лицо на его груди. Так мы стояли долго-долго, и мне хотелось, чтобы эти минуты длились вечно. Но нам пора было расставаться. Мы оба знали, что, после того, что случилось, мы не сможем быть вместе. Медовый месяц оказался слишком горек. Привкус полыни и меда, привкус крови и тепло его губ на моих губах…

— Ты любишь меня? — задала я нелепый вопрос, поднимая залитое слезами лицо и глядя на него.

И он ответил, не отводя взгляда, и я видела, как в глубине его зрачков плескались нежность и грусть:

— Я люблю тебя. Я очень люблю тебя, Машенька… Прости меня, за все…

Уже вторая половина апреля, а зима еще не спешит уходить и огрызается напоследок в виде прощальных морозцев и неожиданных снегопадов. А я уже мечтаю о теплом лете и солнышке. Странно устроен человек, всегда-то ему хочется того, чего он не имеет в данный момент. Может быть, это я одна такая клуша? Не ценю того, что имею, а мечтаю о чем-то далеком, самой мне не ясном. И о чем я думаю в самый, можно сказать, ответственный и торжественный момент моей жизни? Бог знает о чем. Совсем скоро я стану замужней женщиной. И впервые за девятнадцать лет жизни назову кого-то немного странным словом «муж». Не нравится мне это слово, напоминает жужжание жука — ж-ж-ж, муж. Но супруг звучит еще хуже, таким официозом веет от этого слова «супруг», что хочется невольно вытянуться по струнке и отдать честь. Господи, опять какой-то бред лезет в голову! Хорошо бы узнать, где же до сих пор шляется тот самый мужчина, которого вскоре мне и предстоит назвать этими самыми словами. Пора бы ему уже давно появиться. Я взглянула на часы и невольно присвистнула. Однако он здорово опаздывает. Правда, я привыкла к его постоянным опозданиям, это не поддается исправлению, это его хроническое состояние, и сколько я ни пыталась бороться с этим недостатком и обижаться — ничего не помогало. И, решив не портить наши нервы и отношения, я плюнула и просто приходила на свидания на полчаса позже назначенного времени. У каждого свои недостатки, по крайней мере, этот недостаток можно пережить. В остальном мой будущий муж почти идеал мужчины: хорош собой, умен, почти не пьет, не курит, и главное, любит меня. Я его люблю, — а как же иначе? Свадьба у нас тоже получается несколько странная. Почему? Да потому, наверное, что у нас нет гостей, кроме моей подруги Лизы и друга Павлика, Семена, выступающих в роли свидетелей. Нет также белого платья, фаты, машины, куклы и прочих свадебных атрибутов. Мы сами отказались от этого. Сознательно не оповестили наших друзей и сокурсников о времени и дне нашего бракосочетания. О господи, еще одно неприятное слово. Сочетаться браком с чем? С любовью? Но зачем любовь с чем-то сочетать? Она самодостаточна. Я снова посмотрела на часы. Нет, ну мог бы он хотя бы один раз в жизни прийти вовремя, на собственную свадьбу! Я начала нервничать. А что, если он вообще не придет? Передумал, испугался? — вдруг промелькнула мысль. Странное дело, эта подлая мыслишка не только не бросила меня в дрожь, но даже обрадовала. Нет, не то слово, не обрадовала, а принесла облегчение. Он не придет, а значит, не будет свадьбы, все останется по-прежнему. Мы станем продолжать наши отношения, встречаться в университете; сбегать с лекций в кафе и в кино; болтать по телефону до тех пор, пока ухо не покраснеет и не вспухнет от длительного контакта с трубкой; скучать, когда не удается увидеться несколько дней подряд, и, блуждая по вечернему городу, мечтать о том, как мы будем жить вместе, одной семьей, и как это будет здорово и замечательно. Видеть друг друга каждый день, засыпать и просыпаться в одной постели, вместе завтракать на уютной кухне, беседуя за чашкой ароматного кофе, и намазывать шоколадное масло на свежий хлеб, так обожаемое нами обоими. Да, мы часто мечтали об этом, и я представляла, как это будет здорово — никогда не расставаться. И мне действительно очень этого хотелось. Почему же сейчас эта предательская мысль о том, чтобы все осталось по-прежнему, возникла в моей голове, вынырнув из глубин подсознания? Неужели я не хочу стать женой того человека, которого, несомненно, люблю? Чего я испугалась? Перемен в жизни? Но ведь это приятная перемена, разве стоит ее бояться? А вдруг это не любовь, а всего лишь симпатия, привычка? Ведь, если смотреть объективно, Паша хотя и очень славный парень, но отнюдь не выдающийся и необыкновенный мужчина, из-за которого можно потерять голову. Нет, не может быть! Эта мысль бросила меня в дрожь. Я даже похолодела от пяток до затылка. Как я могу даже думать о таком?! Мой Павлик самый лучший, самый замечательный, и я очень его люблю. Лучше его не найти. И все у нас будет отлично, а мои страхи и сомнения — это просто минутная слабость, вполне простительная молодой девятнадцатилетней девушке. Я представила себе, как сегодня, в субботний вечер, мы с Павликом, как обычно, придем ко мне домой на вечерний чай с традиционными пирогами и за чашкой чая, как бы между прочим, скажем ничего не подозревающей маме:

— Знаешь, мама, мы с Павликом поженились, сегодня утром. Вот кольца и паспорт.

Интересно, поперхнется мама пирогом или спокойно воспримет эту новость? Конечно, она с большой симпатией относится к Павлику и всегда рада его появлению в нашем доме, считает его очень милым и славным молодым человеком, но вряд ли серьезно рассматривает его кандидатуру в качестве потенциального жениха, по крайней мере, в ближайшее время. Но «если очень хочется, то надо делать, а потом будет видно» — это жизненный девиз моей подружки Лизы. Именно она убедила меня в правильности решения соединить наши с Павликом судьбы. «Что ты теряешь, в конце концов? Слава богу, разводы у нас не запрещены, и если ты разочаруешься в семейной жизни, то с такой же легкостью сможешь развестись, с какой и вышла замуж», — оптимистически уверяла меня подруга. «И вообще, — добавляла она, — для женщины даже полезно выходить замуж, это поднимает тонус и позволяет повысить самооценку». Что касается меня, то в моей жизни мне бы хотелось ограничиться единственным браком.

Я вздохнула и снова посмотрела на часы. Господи, это уже переходит все границы! Скоро подойдет наша очередь в загсе, а его все нет. Мне еще повезло, что у них там какие-то накладки и церемония задерживается, а то я бы попала в дурацкое положение. Как в фильме «Любимая женщина механика Гаврилова» с моей обожаемой актрисой — Людмилой Гурченко. Правда, в фильме жених в конце концов все же явился и обеспечил хеппи-энд. Но это в кино, а как будет в жизни? Вдруг с Павликом что-то случилось? От этой мысли я похолодела. Да нет, ерунда, что может случиться? Он едет на метро, дорогу переходит только на зеленый свет и вообще осторожен и внимателен. На улице светло, что же может произойти? Да, но тем не менее прошли уже все сроки, а его все нет. Черт, как же я, оказывается, продрогла! Апрельское солнышко весьма обманчиво. Сколько времени я стою здесь, на улице, провожая заинтересованными взглядами нарядные парочки женихов и невест, входящих и выходящих из дверей загса. Многие невесты — в белых платьях, некоторые просто в нарядных платьях и костюмах, с цветами. Одна я в джинсах, правда совсем новых и фирменных, небесно-голубого цвета, и в ярко-розовом свитере. Вот служащие загса удивятся, когда увидят невесту в таком виде! Впрочем, они, наверное, за годы работы и не такое видели и привыкли к любым странностям брачующихся. Еще одно милое словечко, ха-ха! Черт, ну где же он, в самом-то деле?!

— Ну и где же бродит твой драгоценный женишок? — озвучил мои мысли громкий, слегка ехидный женский голос за моей спиной.

В понедельник мы с Лизой сидели в кафе, недалеко от нашего института. У нас образовалось «окно», отменили лекцию, и мы решили немного подкрепиться и поболтать перед тем, как вернуться на занятия.

— Вот ты и замужняя дама, — с ноткой легкой грусти сказала Лиза и отпила глоток апельсинового сока из бумажного стаканчика.

— Да, — согласилась я, — это верно.

— А особых изменений в тебе не заметно, — подруга внимательно оглядела меня, словно надеясь отыскать эти самые изменения.

— Что же ты хочешь? — удивилась я. — Какие изменения могут произойти за один день? Что у меня, рога должны были вырасти, что ли? — сказала просто так и осеклась, осознав двусмысленность этой фразы.

Вот и начались долгожданные каникулы! Позади утомительные экзамены, впереди куча свободного времени и столько счастливых солнечных дней! И вот уже самолет уносит меня с мужем. Наконец-то я стала привыкать к этому слову «муж», и оно уже не кажется мне таким чужим и далеким, как прежде. Итак, мы летим в его родной город. Там мне предстоит первая встреча с его родителями. Признаюсь, я немного робею и волнуюсь, но присутствие любимого успокаивает и вселяет надежду, что все будет хорошо, а может быть, даже замечательно…

Людмила Александровна, именно так зовут мою будущую, тьфу, черт, никак не привыкну, мою нынешнюю свекровь, восприняла известие о нашей свадьбе весьма спокойно. Она сказала, что мой муж — ее сын — уже вполне взрослый и самостоятельный человек и поэтому вполне может сам принимать решения и нести ответственность не только за себя, но и за свою очаровательную жену. Честное слово, именно так она и сказала, и еще добавила, что всегда хотела иметь дочку, но получилось так, что пришлось ограничиться одним сыном. И теперь она очень рада обрести дочку, да еще такую милую и славную. Я аж зарделась от комплиментов в мой адрес. И самое приятное было то, что ее слова не звучали фальшиво, приторно-сиропно, как это часто бывает, когда за внешней ласковостью и сюсюканьем пытаются скрыть неприязнь. Мне показалось, что все ее слова вполне искренни. И вообще мне все больше и больше нравилась эта моложавая привлекательная женщина, одновременно простая и интеллигентная. В свои сорок три года она выглядела лет на десять моложе — стройная, элегантная, со стильной короткой стрижкой, минимум косметики на свежем красивом лице. Из одежды она предпочитала брюки, брючные костюмы, которые очень шли ей и выгодно подчеркивали ее гибкую фигуру, которой позавидовала бы и совсем юная девушка. Я так подробно описываю ее, потому что практически влюбилась в свою свекровь. Честное слово! И я очень надеюсь, что первое, благоприятное впечатление не обманет меня и в дальнейшем. Впрочем, Паша и раньше говорил мне, что его мама очень милая и доброжелательная женщина, приятная и простая в общении, с чувством юмора. Теперь я сама смогла в этом убедиться.

Надо сказать пару слов о квартире. Честно говоря, я ожидала, что прокурорская семья должна жить в гораздо более шикарных условиях. Нет, сама квартира вовсе не была плохой: высокие потолки, просторные светлые комнаты, сам дом довольно старый, кирпичный, — я люблю такие дома. Но я ожидала увидеть нечто вроде подвесных потолков, арок, двухэтажной планировки, не говоря уже о джакузи, евроремонте и прочих необходимых и модных элементах в интерьере квартир богатых людей. Ванна, кстати, была самая обыкновенная, хотя и довольно большая, но никаких джакузи-кузи, евроремонтом тоже не пахло, что, правда, меня порадовало — не люблю популярного ныне белого цвета, в котором почему-то выражается этот самый европейский стиль. Мебель отнюдь не какая-нибудь современная — супермодная и навороченная, в виде кожаных кресел и диванов, — и не антикварная, прошлого века, но вполне добротная и подобрана со вкусом. Вообще мне понравилась обстановка квартиры, здесь было не казенно и чопорно и не было бьющей в глаза кичливой, часто безвкусной роскоши, которая так часто встречается в жилищах «новых» русских. Уютно, мило и очень аккуратно. Пашкина комната, гостиная, спальня супругов и еще одна небольшая комната, закрытая на ключ. Как пояснил мне Пашка, кабинет отца, — когда он уезжает, то всегда запирает его. Это сообщение неприятно удивило меня, подумать только, какой скрытный тип, от кого и что прятать? От жены и родного сына? И что там находится такого, что надо так тщательно скрывать от посторонних глаз? Какие тайны мадридского двора? Понятно, он прокурор. И наверняка имеет дело с секретными бумагами и документами, но вряд ли он хранит их дома, скорее всего на работе, в сейфе. Хотя кто его знает, но в любом случае это обстоятельство настроило меня против моего свекра, с которым я так и не познакомилась до сих пор, и признаться, не очень огорчалась по этому поводу, я боялась встречи с ним, сама не знаю почему. Ну не съест же он меня, в самом деле? А может, я вообще ошибаюсь на его счет, и он окажется весьма милым и добрым человеком, приятным в общении, таким же, как моя свекровь?

Первое ощущение после нашего знакомства меня не обмануло, и даже более того. Первая встреча с новоявленным родственничком произвела на меня весьма неприятное впечатление…

В тот день мы долго гуляли с Пашкой по городу, осматривали местные достопримечательности, устали, проголодались и поэтому, вернувшись домой, первым делом полезли в холодильник, дабы насладиться пищей телесной, вдоволь вкусив пищи духовной. Но только мы собрались приступить к трапезе и сдерживали текущие слюни, как вдруг — о горе! Оказалось, что в доме нет ни куска хлеба, чтобы сделать бутерброды. Пришлось Пашке срочно бежать за хлебом. Я осталась ждать его дома и резала ветчину, сыр, колбасу и прочее. Когда же я закончила с этим, успев попутно нахвататься кусочков, то решила прогуляться по квартире. Мне все больше нравилось строгое, но уютное убранство комнат. Я заглянула в спальню. Широкая кровать, застеленная коричневым атласным покрывалом, две тумбочки, бра, шкаф для одежды и белья. Окна плотно задернуты очень красивыми золотисто-коричневыми шторами, в тон покрывалу. Полумрак, прохлада… Я представила, как мои новые родственники занимаются любовью на этой широкой кровати. Наверное, на таком ложе, словно специально созданном для любви, здорово заниматься сексом. Просторно, удобно… Я провела ладонью по покрывалу, прохладный атлас приятно ласкал кожу. Интересно, они занимаются любовью в темноте или предпочитают свет ночника? Хотя Людмиле и за сорок, но фигура у нее классная, стесняться перед мужем явно не приходится. Любопытно, а каков в сексе ее муженек? Я вдруг подумала, что даже не видела своего свекра не то что живьем, но даже на фото. По словам Пашки, он не любил фотографироваться. Вообще оригинальная ситуация получается. Могу встретить его на улице — и не узнать. Права Лиза, все у меня не как у людей. Какой он, мой свекор? Почему-то прокурор представляется мне рослым мускулистым мужчиной с фигурой Шварца или Сталлоне. Пашка мой высокий и мускулистый, хотя и не так сильно накачанный, как вышеупомянутые актеры. Наверное, и отец его такой же, к тому же Пашка говорил, что его отец серьезно занимался борьбой. Он не красавец, но очень привлекателен по-мужски, у него мужественное лицо, открытый, хотя и немного жесткий взгляд умных глубоких глаз, выразительное лицо, обаятельная улыбка и борода. Почему вдруг борода? Не знаю, но мне отчего-то образ моего свекра представился в бородатом воплощении. Голос у него громкий и сильный, немного хрипловатый, как у Высоцкого. Он похож на былинного богатыря из легенд, этакий Илья Муромец или Добрыня Никитич. Созданный моим воображением образ свекра мне понравился. Внезапно я почувствовала сильную усталость, видимо, долгая прогулка по городу меня утомила. Я легла на кровать, прикрыла глаза. Ах, как удобно, какая мягкая постель, не иначе пуховая перина, как в сказке о Принцессе на горошине! Я не собиралась спать, зная, что Паша должен скоро прийти. Я просто решила отдохнуть несколько секунд, но получилось так, что я сама не заметила, как уснула. Мне снился красивый бородатый богатырь на белом коне и я, в длинном розовом платье. Красавец протягивал мне букет ромашек и улыбался… Сквозь сон я услышала чьи-то шаги, замершие на пороге спальни. Пашка вернулся, ну наконец-то!

Сегодня ночью мне приснилась она. Моя первая… нет, не жертва, я не хочу так называть ее. Моя первая девушка, первая страсть. Я помню ее глаза, светло-карие, с золотистой радужкой зрачков, искусно подведенные черным карандашом, ее взгляд уверенной в себе красивой женщины, знающей себе настоящую цену. Она притягивала к себе мужчин, словно магнитом. Она была проституткой, но не рядовой примитивной шлюхой, которую можно презирать и пользоваться ею, как удобной и привлекательной вещью. Нет. Хотя она и брала деньги с тех, с кем спала, но делала это только по собственному желанию. И если мужчина был ей неприятен, никакие деньги не могли ее заставить лечь с ним в постель. Она была гордой, умной, обожала себя и презирала других. Не всех, а только тех, кого считала ниже себя. Причем это ее пренебрежительное отношение не зависело от материального положения того, кого она презирала, от занимаемой им должности, социального статуса, внешности и ума. Своим звериным чутьем она определяла, кто достоин ее, а кто нет. Она сама называла себя волчицей. Хищницей, красивой, жестокой, гордой и беспощадной к тем, кто был ей неприятен. В их числе оказался и я. Сначала я не мог поверить в то, что эта чертова шлюха может меня презирать. Несмотря на все ее достоинства, кем была она и кем — я? Она должна была молиться на меня и целовать следы моих ног, она должна была гордиться тем, что спит с таким человеком, как я. Но она этого не делала. Когда я сказал ей об этом, она рассмеялась мне прямо в лицо. Она смеялась, запрокинув свою красивую, тщательно ухоженную голову, большие глаза блестели, щеки разрумянились, а яркий подвижный рот все смеялся и смеялся. Она сказала мне, что я только кажусь сильным и мужественным, а на самом деле я ничего из себя не представляю, я трус и всего боюсь. И моя внешняя сила лишь отражение моей внутренней слабости. Я был так ошарашен, что сначала не нашелся, что ей ответить. Я пытался что-то сказать, но не мог этого сделать, мне не хватало воздуха. И я лишь беззвучно открывал рот, словно рыба, выброшенная на берег. Это рассмешило ее еще больше. Я до сих пор вижу ее перекошенное от смеха лицо, ее рот и слышу те обидные и злые слова, которые вырывались из него на свободу. Эти слова ударяли меня, словно плетью. Я физически ощущал их удары и корчился от боли. Я пытался защищаться. Но удары все сыпались и сыпались на меня. И тогда я не выдержал. Я ударил ее, ударил это хохочущее, расползающееся лицо… Со всей силы, на которую только был способен. А сила эта была немалая. Ее голова дернулась, как у куклы на шарнирах. Из разбитой губы и носа потекла кровь. Она молча вытерла ее, не заплакала, не закричала, не стала жаловаться, как сделали бы большинство женщин на ее месте. Она смотрела на меня, и ее карие глаза выражали ненависть.

— Будь ты проклят, — сказала она. — Я тебя презираю. Ты даже не достоин того, чтобы тебя ненавидеть. Ты заслуживаешь только презрения. — И она плюнула мне в лицо.

Ее слюна попала мне в глаз, растекаясь по нижнему веку. Я был так ошеломлен, что не сразу смог среагировать. Я стоял неподвижно, потом вытер слюну, она же в это время вытирала кровь, стекающую по лицу алой струйкой. Крови было много, я едва не выбил ей зубы. И ей было очень больно. Ведь я ударил со всей силы, таким ударом во время поединка я вырубал здоровых мужиков, своих противников. Но эта хрупкая, тонкая женщина оказалась слишком сильной. И мне не удалось ни победить ее, ни сломить.

Мне нравится этот город, эта погода, эти люди, которые были рядом со мной все эти дни. Нравится то, как я провожу время. То, что я делаю, а точнее сказать, бездельничаю. Правда, это счастливое беззаботное времяпрепровождение продлится недолго. Скоро осень, ну, еще не совсем скоро, почти через месяц, но все же. И я вернусь в свой огромный, шумный и многолюдный город, пойду в институт, уже на третий курс, подумать только, как быстро летит время! Кажется, только что поступала на первый курс, дрожа от волнения на вступительных экзаменах, и вот уже третий курс… Мне только девятнадцать лет, я здорова, недурна собой. Не слишком глупа и почти счастлива. Со мной рядом любящий и любимый муж, с которым мне хорошо и спокойно. У меня есть прекрасная мама, которую я очень люблю, и верная подруга, с которой я скоро встречусь. Как же я по ним соскучилась! Но только это короткое «почти» немного мешает, не дает мне почувствовать себя абсолютно счастливой. Ах, как я ненавижу это досадное «почти»! Если бы его не было. Если бы я могла его устранить одним движением руки. Но это не в моей власти. И это «почти» заключается в тех редких минутах, когда я вижу ЕГО. Я мечтаю о них, когда его нет рядом. Закрыв глаза, по десять раз мысленно прокручиваю в своей дурацкой голове картины, от которых краснею, и мое дыхание, пульс и биение сердца учащаются. И в эти минуты я хочу только одного — видеть его, касаться его руки, слышать его спокойный уверенный голос, смотреть в его равнодушные холодные глаза, которые вдруг становятся ласковыми и нежными. В такие минуты мне кажется, что все остальное ерунда, суета, глупость, на которую не стоит тратить время и силы. И только эти глаза, этот голос, эти черты лица — самое важное. И только обладая всем этим, я могу быть счастливой… Но эти мгновения проходят, и тогда я начинаю ненавидеть себя за подобные дурацкие мысли. Это просто бред, вызванный бездельем, порывистой молодостью и жарким летним солнцем. Это пройдет, стоит мне только вернуться в свой шумный сумасшедший город, окунуться в атмосферу привычной будничной жизни. Это наваждение растает, как сон, прерванный первыми лучами солнца, заглядывающими в окно, играющими на губах и сомкнутых веках шаловливыми солнечными зайчиками…

Как играли они на его губах, на ресницах, зажигали удивительным голубым светом его глаза в то утро на светлой просторной кухне, когда я, подчиняясь внезапному сумасшедшему порыву, вдруг прикоснулась губами к его руке… До сих пор губы чувствуют тепло этого прикосновения. А лицо помнит касание его пальцев, их быструю и короткую ласку… Вряд ли когда-нибудь это повторится. И не надо. И хорошо, что не повторится. Это было всего лишь игрой, случайной игрой солнечного света, это он разбудил в наших душах и телах внезапный безумный порыв, о котором никто никогда не узнает, кроме нас двоих. Никто, даже лучшая подруга, с которой до сих пор я делилась всем. И у нас не было тайн друг от друга. Что ж, пусть это будет первой и единственной тайной, которую я скрою от своей любопытной рыжеволосой подружки. И от своего мужа, его сына…

Наступит осень, с ее промозглыми дождями, холодом и порывами резкого ветра, облетевшими листьями, и этот солнечный каприз, этот золотой зайчик исчезнет, растворится в ледяных струях дождя…

В тот день у меня было странное настроение. Лениво-печальное, с примесью непонятной тоски и меланхолии. Я смотрела на зеленые кроны деревьев, на ясное голубое небо с изредка проплывающими облачками, и мне было грустно. Сама не знаю отчего. Вроде бы все в порядке, ничего плохого не случилось, но сердце отчего-то тоскливо сжималось, и неприятный холодок, несмотря на тепло погожего летнего дня, нет-нет да и пробежит противными мурашками по моей оголенной спине в открытом сарафане. Я не верю в предчувствия, но, возможно, в тот день оно все же посетило меня, так тревожно было на душе. Но я даже подумать не могла, насколько ужасным окажется сегодняшний вечер, не предвещавший ничего плохого! И невольной свидетельницей какого кошмара мне предстоит стать…

Но это случится чуть позже. А пока, несмотря на печальное настроение, я загорала на балконе, с удовольствием подставляя лицо ласковому солнцу. Слава богу, уже порядком надоевшая жара уступила место нежному трогательному теплу, и легкий ветерок, гладящий кожу, был так приятен. Я отхлебнула глоток прохладного апельсинового сока, вспомнила о лежащем в холодильнике клубничном мороженом, подумала, что жизнь не так уж плоха, и мое настроение значительно улучшилось. В это время на балкон вышел Пашка. Он поцеловал меня в нос, допил весь мой сок, за что заслужил легкий щелчок по лбу, и сообщил мне, что только что звонил его школьный приятель. Сегодня бывшие одноклассники собираются у него дома, чтобы выпить пивка, поболтать «за жизнь» и предаться школьным воспоминаниям. Правда, народу удалось поймать немного, большинство разъехались, все-таки лето, пора отпусков и каникул, но все же набралось девять человек. Встреча назначена на восемь часов вечера.

Проснулась я от чьего-то пристального взгляда. Я с трудом разлепила пудовые веки. На моей постели сидел Паша и с тревогой смотрел на меня.

— Ты проснулась? — хрипло спросил он, и его губы дрогнули.

— Да, меня разбудил твой взгляд.

— Извини. Я не хотел.

— Ничего. Я рада, что ты со мной. Ты давно здесь? — Я взяла его руку и совсем некстати заметила, что рука у него пухлая и какая-то немужская, а пальцы короткие и толстые. Почему я раньше этого не замечала? Мне вдруг захотелось, чтобы другие пальцы, тонкие и длинные, как у музыканта, но сильные и надежные, которые помогали мне не сойти с ума во время всего этого кошмара, оказались в моей ладони. Я разозлилась на себя за подобные мысли, а также на то, что до сих пор я даже не вспомнила о своем муже. Впрочем, учитывая, что мне пришлось пережить, такая забывчивость вполне простительна.

Перед глазами плотный вязкий туман, который мешает воспринимать действительность. Да и где она, эта действительность? Я уже не понимаю, где реальность, а где мираж. Не понимаю и вряд ли пойму в ближайшее время. Два цвета существуют в моем сознании — черный цвет ночи и красный цвет крови. Красивое сочетание — красное и черное, черное и красное, когда-то мне очень нравился роман Стендаля с таким названием. Я перечитывал его несколько раз. Это было давно, так давно, что мне кажется, это был не я. Другой человек существует в моем обличье, присвоил мою внешность, мои привычки, манеры, мой голос, но он — не я. Я не знаю этого человека, который живет во мне, я боюсь его, но в то же время уважаю его. Что бы там ни было, но он сильный и умный, хитрый и изворотливый, у него звериное чутье и железная выдержка. Он никогда не проигрывает, он — победитель. Да, его победа основана на крови и смерти, но разве почти все в этом мире не зиждется на этом? Три кита, на которых держится наш мир, — смерть, кровь и… страх. Прекрасная женщина в черном одеянии, с развевающимися на ветру волосами, на ее одежде и теле кровь, алая и яркая, словно ягоды лесной земляники среди зеленой травы. В детстве я любил собирать землянику, ползая среди трав и цветов, и, накрыв ладонью мелькнувшую ягоду, зажмурившись от наслаждения, любил смаковать во рту ее терпкую сладость. Почему я вспомнил об этом? Именно сейчас. Какое отношение имеет безобидная лесная сладкая ягода к соленому волнующему вкусу крови? Никакого. А точнее, такое же, какое имеет ко мне этот незнакомый мне человек, который поселился в моем сознании и в моей душе. И я уже не знаю, смогу ли с ним расстаться? В моих ли это силах? И главное, хочу ли я этого?

Я не хотел ее смерти. Несмотря на все, я неплохо относился к ней. Она была очень милой, хотя и довольно своенравной и самоуверенной девушкой. Она нравилась мне, но я все равно убил ее. Я не хотел этого. Но сделал. Или хотел? Я запутался в самом себе. И нет ни одного человека, который помог бы мне разобраться в себе. Да, есть одна женщина, которую я люблю, которая нужна мне, но даже она не в силах помочь мне. Что будет дальше? Мне страшно думать об этом. Я не знаю, что будет завтра, и будет ли оно, это завтра? Впрочем… внешне все спокойно, все нормально. Никто ни о чем не подозревает. И у меня хватает сил казаться спокойным. Но самое любопытное заключается в том, что мне не нужно притворяться. Я на самом деле спокоен. Иногда я даже удивляюсь этому. Неужели смерть всех этих женщин не выбила меня из колеи, не лишила покоя, сна и аппетита? Да, это так, я отлично сплю по ночам, весьма крепко и без сновидений. Даже сам удивляюсь. Впрочем, один раз она все же приснилась мне. И кажется, во сне я назвал ее имя. Надеюсь, она, та женщина, которую я люблю и которая была со мной рядом в этот момент, ничего не слышала. Ну а если и услышала, то ничего не поняла, ни о чем не догадалась. Да, я назвал умершую по имени. Ну и что? Все, кто знал о ее смерти, не могли думать ни о чем ином, кроме как о ее застывшем холодном теле, остекленевших глазах, нежной хрупкой шее, на которой алым цветом сияла кровавая рана. Страсть к смерти. Я чувствую ее в своем теле, в своем рассудке, в своей душе. Именно она движет мной последнее время. Она овладела мной. Она захватила меня. И я не в силах ей сопротивляться. Да и надо ли сопротивляться? Ведь все равно от судьбы не уйти. Судьбу не изменить. Так будь что будет…

Ее похоронили сегодня. Все происходящее казалось мне сном. Неприятным, странным и нелепым сном. И как во сне, все воспринималось мной будто сквозь пелену, сквозь вязкий плотный туман. Она была такой красивой, даже лучше, чем при жизни. Лежала в гробу, утопающая в цветах, словно невеста. Цветов было много, самых разных — гвоздики, розы, орхидеи, гладиолусы, белоснежные лилии, хризантемы. Цветы покойников. Подойти к гробу было нелегко, слишком много народу. Но я все же сумела это сделать и сама положила три белые розы. Почему три? Да, конечно, я знаю, что ушедшим в мир иной дарят четное количество цветов. Дарят… какое странное слово. Дарить можно живым. А как дарить мертвым? Да и к чему им наши подарки? Разве что только память… Просто я не могла принести ей четное число роз. Пусть для меня она навсегда останется живой, такой, какой я видела ее первый и единственный раз в жизни. Живой, веселой, задорной, юной, острой на язычок и… да, пусть останется. А тот страшный вечер, когда она ползла ко мне по земле, из последних сил цепляясь за тонкие стебли травы, и из ее перерезанного горла вместо слов вырывался лишь слабый хрип, пусть забудется как страшный сон. И то, как она умирала на моих руках и алая кровь густой влагой стекала на мои руки, это пусть тоже забудется. И то, как я бежала под струями ледяного дождя, обезумевшая от страха и оглушенная увиденным, не в силах поверить в реальность происходящего, моля о помощи и мечтая о чуде. Я знаю, еще не скоро я смогу забыть обо всем этом и не просыпаться ночью в холодном поту, с застрявшим в горле криком, но все равно, рано или поздно, это пройдет. И я снова стану прежней. Такой, как была. Или уже не стану?

Ее отпевали в очень красивой главной церкви города. Пашка говорил, что в этой церкви освящаются самые важные события города, здесь венчают и крестят детей, совершают торжественные литургии. И кто знает, возможно, ее отец мечтал, чтобы его дочь в роскошном свадебном платье и фате именно здесь обменялась кольцами со своим избранником? А теперь он стоит у гроба дочери, и хотя держится внешне спокойно, но это спокойствие обманчиво. Я поняла это, на миг поймав его взгляд, когда подошла к гробу положить цветы. Меня потряс этот взгляд. В нем не было ничего живого. Словно он уже находился не здесь, а там, в ином измерении, со своей дочерью. А в этом мире присутствовала лишь его оболочка. Как там? Что там? Я не знала этого. И честно говоря, не хотела бы знать. Пока. Всего лишь на миг я заглянула ТУДА, когда смотрела в ее угасающие глаза. В тот момент она находилась уже не на этом свете, но еще и не на том. На перепутье.

— Ты все-таки пришел. — Он посмотрел на меня, словно не веря в то, что это правда.

Я молча кивнул. Он лежал, опутанный всякими трубками. Его лицо почти сливалось с белоснежной постелью. Говорил он с трудом, дышал тоже. Вместо дыхания из его груди вырывался хрип. Я не мог поверить в то, что всего несколько дней назад это был здоровый, по крайней мере внешне, и сильный мужчина. И его звучный грубоватый голос был слышен на большом расстоянии и напоминал раскаты грома. Грома… Как тогда, в ту ночь, на этом чертовом холме. Будь он проклят! На нем стоит церковь, значит, это место считается святым. Но разве в обители Бога могло произойти такое?!

— Я боялся, что ты не придешь, — сказал он и поморщился.

Говорить ему было трудно, я это видел, но он не потерпел бы жалости, он не любил быть слабым, как и я. В этом мы были похожи. Может, поэтому мы и стали друзьями? Он не выносил, когда его жалели, но сейчас это уже было не важно. Ничто не было важным после того, как он поцеловал холодный лоб дочери и бросил горсть земли на ее гроб…

— Почему ты пришел? — спросил он.

Он умер той же ночью. Умер во сне. Просто заснул и не проснулся. Завтра для него не наступило, как он и говорил. Я сидел в своем кабинете, совершенно опустошенный, и смотрел на стену перед собой. Хорошо, что у меня не белые стены. Иначе я бы сошел с ума. Голубоватые с переходом в синие обои. Мой любимый цвет. Он успокаивает и вселяет надежду и уверенность. Уверенность в своих силах и в том, что «завтра все же наступит, несмотря ни на что»…

Мне вдруг ужасно захотелось увидеть ее. Мою милую русалку, как я называю ее про себя. Последнее время я часто думаю о ней, даже слишком часто. Иногда она мне даже снится. Кто бы мог подумать, и я сам в первую очередь, что я могу быть столь сентиментальным! Может быть, старею? Я знаю, что не имею права, не должен признаваться ей в своих чувствах. Это преступно, это грешно, это просто глупо, в конце концов! Да, я далеко не святой, но есть черта, за которую я не могу перейти. Я сам обозначил эту границу. Для себя. И переступить ее — значит, предать в первую очередь себя, а также близких мне людей — жену, сына. Я не имею на это права. Иначе я не смогу уважать себя, а что может быть хуже, когда человек перестает уважать себя? В тот раз я едва не переступил эту границу. И только этот звонок отрезвил меня, не дал совершить ошибки, возможно, непоправимой ошибки. Что бы ты сказал, мой друг, если бы я доверил тебе свои мысли и желания? Понял бы меня, осудил, посмеялся, ужаснулся, посоветовал не валять дурака? Черт возьми, ведь дело даже не в том, что я не могу бороться. Я достаточно силен, чтобы перебороть себя. Но дело в том, что я не ХОЧУ бороться. Похоже, я запутался в самом себе. Но выпутываться придется самому, без посторонней помощи. Впрочем, скоро они уедут, и все пройдет само собой. Это просто «солнечный удар», как в рассказе моего любимого Бунина. Давно я его не перечитывал. Кончится лето, и все придет в норму. Моя русалка уплывет от меня… черт, какое право я имею называть ее моей?! Она не моя, она принадлежит моему сыну, родному сыну, моей плоти и крови. Который рожден от любимой мной и любящей меня женщины, и я не должен делать ничего, что может причинить ему зло или боль. Я должен охранять его, направлять, помогать. А я… Я закрыл глаза. И, словно смеясь и дразня, передо мной возникло ее лицо, ее улыбка, развевающиеся на ветру волосы… И это видение манило меня, влекло, захватывало дух, и сильнее билось сердце… Нет, тысячу раз нет! Надо предложить Пашке съездить куда-нибудь, например за границу или на юг. Сказать, что я все оплачу, что это свадебный подарок. Сделать это тактично, чтобы никто ни о чем не догадался. И тут же мне стало безумно стыдно, даже щеки запылали. Как я мог опуститься до таких низких, трусливых мыслей? Вот уж не подозревал в себе такого. Бежать от проблем, трусливо поджав хвост, вместо того, чтобы пытаться их разрешить, бороться с ними?! Да, мой бедный друг, ты так внезапно покинул меня, если бы ты мог знать о моей трусости, ты бы имел полное право осудить меня. Но что же мне делать, черт возьми? Что?!

Робкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Сердце забилось где-то в самом горле. Я знал, что это она, чувствовал. Надо вести себя как можно естественнее, как будто ничего не произошло между нами. Я нацепил на лицо привычную непроницаемую маску всезнающего и слегка утомленного жизнью скептика и равнодушно бросил:

— Да-да, войдите…