Домашний концерт у Якова Федоровича Стубе, по случаю дня его рождения, кончился поздно. Желтый месяц уж повалился на спину в самом конце главной улицы спящего городка, когда Конон Иванович и Янкелевич, контрабас и скрипка, распростились с хозяевами и вышли за ворота.

Ночной воздух густо напитан был запахами зреющих плодов, острыми от груш, томными от персиков и абрикосов и тяжелыми дынными.

— Эх, славно пахнет! — потянул воздух Янкелевич, поудобней помещая футляр под мышкой, — ужас, как славно!

У него от удовольствия зрачки подпрыгнули к верхним векам. Сам он со своей скрипкой был похож на беспрестанно прыгающий зрачок запуганного какого-то лесного зверька.

Конон Иванович — не такой, а мясистый, круглый, с опускающимися понемногу щеками и висячими усами, с глазами, навсегда воткнутыми в свое место, а теперь еще и с контрабасом на спине, — покряхтел в ответ, приноравливая спину, и, с тайным наслаждением потягивая воздух, сказал: