К счастью, было прохладно и даже собиралась гроза… Если пойдет дождь, то зрелище состоится под укрытием. Интересно, бургомистра не стошнит ли. Вряд ли ему захочется мокнуть под дождем, поэтому он прикажет поставить свое кресло на помост…

Действительно, дождь не предвидели, а впрочем, предвидь, не предвидь — все равно эта проклятущая львовская погода сделает по-своему.

Люд уже собирается, толпился. Мещане падки на такое зрелище. Конечно, уверены, что сегодня тут кому-то снимут голову. Может, и снимут… Да нет, пожалуй, достаточно будет с того бедолаги и распоротого живота. И вообще, не пора нынче для таких зрелищ. Жарко. Впрочем, понимают это во Львове разве что мясники.

— Панове, будьте добры, смените воду в гробу! — оторвавшись от размышлений, воскликнул человек, стоявший у окна, — вода должна быть студеной…

Крикнул он это в соседнюю комнату, и трое студентов бросились выполнять его приказ: один метнулся в погреб, где был колодец, двое других принялись за гроб. Через миг все было сделано, и человек продолжил наблюдение за площадью, поглаживая длинными крепкими пальцами аккуратно подстриженную бороду.

Около полуночи, когда город уже купался в бледном сиянии луны, шаги одинокого прохожего звонко отразились от стен Доминиканского собора. Бесформенная тень падала на мостовую, длинный плащ окутывал прохожего до самых ботинок. Миновав Кривой Круг, он двинулся улочкой Божьего Тела. Сделав несколько шагов, услышал жалобное нытье:

— Подайте, добрый пане…

Прохожий остановился и взглянул на нищего. Вид того был страшен, если не сказать — ужасен. Ночь вносила что-то отвратительное в его облик: жалкое рубище, дрожащие костлявые руки и уродливое лицо с единственным глазом.

— Извини, бедняк, — сказал прохожий, — но в такую пору ходят только те, у кого за душой не больше, чем у тебя…

— Пан вправду не имеет? — прошепелявив нищий. — Я думаю, пан богатый…

Около трех ночи веселье на балу достигло своего апогея и понемногу начало утихать. Время от времени из дома выходил лакей и, освещая дорогу фонарем, шел на улицу запрягать карету одного из гостей, который в это время раскланивался с захмелевшим бургомистром. Другим, что жили в центре города, достаточно было ступить несколько шагов, чтобы оказаться дома. Поэтому им не требовались услуги лакеев, которые тайком уже мечтали про сон больше, нежели про барские подачки. То тут, то там слышались фальшивые голоса, что пытались извлечь из глотки скабрезные, изредка героические песни.

Лунный диск, что несколько часов назад осветил дорогу поэту, уже спрятался в свинцовую бездну грозовых облаков, которые крепко держали небеса в своих широких объятиях, иногда вспыхивая где-то вдали молниями.

Однако Якуб Шольц и гости не обращали внимания ни на небо, ни на густую тьму вокруг… Стоя на улице, бургомистр любезно прощался с молодой парой, которая, последний раз расцеловав хозяина города, села в карету. С полчаса Шольц давал указания кучеру о том, как правильно дергать за вожжи, едучи прямо или заворачивая, чтобы господ не трясло и не кидало в карете, потому что это не бочки с капустой. В конце концов, даже у коней лопнуло терпение и они понемногу начали трогаться, оставив бургомистра с улыбкой на раскрасневшемся, как свекла, лице.

Неожиданно сквозь густой, как кисель, воздух донесся из предместья протяжный собачий вой. Улыбка Шольца в тот же миг сникла. Бургомистр, взглянув на лакея, что стоял рядом с фонарем, многозначительно хмыкнул и двинулся к дверям. Вдруг, вслед за воем, раздался чей-то голос, аж присутствующие стали на колени и перекрестились. Фонарь в руке слуги замигал и едва не упал на землю.

— Подождите…

Ближе к полудню небо над городом полностью прояснилось. Брусчатка быстро высохла, лишь многочисленные лужи до сих пор сверкали на солнце. Рынок жил повседневной жизнью: во все голоса и на всех языках кричали купцы, ремесленники и нищие и те, кто их пытался перекричать. Слышался визг свиней, которым на Рынке была отведен небольшой загон, однако в своем меньшинстве они шумностью не уступали большинству.

В предместье было тише, хотя в каждом доме тоже царила суета.

Хозяйки готовили обед, а мужчины в это время перед жатвой чинили подводы, строили амбары для зерна, место для соломы, а еще много-много других забот было у простого люда…

Дороги не были тут вымощены камнем, и земля свободно дышала, отдавая влагу воздуху и облегчая полуденную жару. Травы, кусты и деревья, натешившись за ночь дождем, теперь купались в солнечном луче и цвели жизнью, как будто сам Бог голубил их в ладонях.

Никто не обратил особого внимания на одинокого всадника, который промчался галопом по сырой дороге, то минуя зеркальные лужи, то разбивая их на тысячи сверкающих брызг. Только гуси, что барахтались посреди дороги, с криком кинулись прочь из-под копыт коня, а через миг уже провожали путника единодушным гоготанием, вытягивая ему вслед длинные гибкие шеи.

Пан Бень и понятия не имел, какое важное дело ему поручили. В конце концов, если бы он и знал, что был единственным, кто подвернулся под руку бургомистру, то навряд ли утешился бы с того. Он направлялся к Высокому Замку делать очередную перепись имущества крепости. А еще нес в кожаной сумке свернутый и запечатанный свиток для бурграфа, что его тот должен был получить в собственные руки. Иначе Якуб Шольц обещал все ужасы ада…

Пан Бень был глубоко обижен таким лишним напоминанием про его обязанности. Однако адские картины, нарисованные осатанелым бургомистром, гнали его вперед, заставляя миновать все корчмы и заезды. И даже всемогущий винный дух, что доносился оттуда, не мог его остановить. Корчмари, что встречали его широкими улыбками и раскрытыми объятиями, через миг провожали Беня гримасами удивления. Они не узнавали в своем частом посетителе того, кто прошел мимо них, даже не поздоровавшись.

За Краковскими воротами он окликнул возницу и тяжело грохнулся в бричку. Следует отметить, что с широтой души и сердца пана Беня могли сравниться только ширина его плеч и размеры брюха. Поэтому когда он умостил свои добродетели в бричку, она заскрипела так жалостливо, что конь удивленно насторожил уши, предчувствуя недоброе. Предчувствие несчастного животного оправдались, как только возница, сплюнув, воскликнул: «но».

Бричка медленно прокатилась Старым Рынком, миновала костел Иоанна Крестителя и, так же едва двигаясь, объехала Лысую Гору. Высокий Замок мрачно выглядывал своими стенами и башнями из-за густого смешанного леса, что обволакивал его подножие.

Дорога стремительно направилась в гору, и бедной кляче пришлось туго. Она хрипела и мотала головой, время от времени спотыкаясь о коварные камни. Встревоженный возница соскочил на землю и взялся толкать бричку сзади. Пан Бень оказался в очень неудобном положении. Он не мог вылезти вслед за возницей, потому что тогда брюхо потянуло бы его вниз и он скатился бы, как большой валун. С другой стороны, из-за своей доброты, он слезно жалел взмыленную лошадку.