Маргоша сидела на подоконнике, на всякий случай слегка прикрывшись занавеской, и напряженно смотрела вниз. С высоты шестого этажа люди казались гномами, суетливо перемещающимися по неровной ленте усеянного лужами асфальта. Они высыпались горохом из автобусов и троллейбусов, важно причаливавших к остановке, и раскатывались в разные стороны. Николай опаздывал, а терпение Маргоши, влившейся в процесс ожидания за полчаса до назначенного срока, уже стало похожим на детский воздушный шарик, находящийся в раздумьях: лопнуть прямо сейчас, оглушительно хлопнув, или не портить праздник, дотерпеть, а потом тихо сдуваться где-нибудь в темном углу.

Родители отбыли на дачу еще вчера, завалив нетерпеливо подпрыгивающую в коридоре дочь педагогическими историями, начиная от вдумчивых жизненных рассказов о пожарах, грабежах и прочих безрадостных перспективах шумных застолий до испытующе-безнадежных вопросов из серии «ну ты же умная девочка, без глупостей обойдешься?». Маргоша кивала так, что заболела шея. Конечно, она умная девочка, а еще она знает про теорию относительности, из которой следует: не все, что родители считают глупостями, таковыми является. Но если вступить с мамой в философскую дискуссию, то любимые предки никогда не уедут на грядки. Поэтому послушная дочь, скромно потупив глазки, утешила нерешительно переминавшуюся в дверях родительницу, сообщив, что на день рождения планируется девичник.

Светлана Федоровна изогнулась и все-таки поймала напоследок ускользающий взгляд дочери: Маргоша мгновенно распахнула огромные голубые глаза и напустила в них дополнительной честности. Мама поверила и наконец закрыла за собой дверь.

Рита пронзительно взвизгнула, проскакала галопом по опустевшей квартире, подурачилась перед зеркалом и упала на диван. Пора было начинать готовиться к глупостям.

Новый отель величественно поблескивал степенными плитами неяркого мрамора, высокомерным хромом отделки и чисто вымытыми стеклами. Исполинского роста швейцар на входе мог бы показаться искусно сделанным манекеном, если бы не его открытая дружелюбная улыбка, адресованная робеющему мужчине в дешевой китайской ветровке и потертых джинсах. Суетливое городское утро мягко перетекало в наполненный заботами день. Из холла, словно детское цветное драже, высыпалась группа ярко одетых туристов, возбужденно и радостно оравших на своем непонятном языке. Они аккуратно обогнули высокого лысоватого парня, застывшего у входа с испуганным взглядом провинциала, впервые попавшего в центр города, и исчезли в недрах ослепительно-белого автобуса, безнадежно испорченного аляповатыми мазками рекламы.

Он чувствовал себя, как Агафья Лыкова, вывезенная из тайги для знакомства с достижениями цивилизации. Окраина города, откуда он выехал чуть больше часа назад, еще только примеривалась к новому темпу напористых девяностых годов, старательно рядясь в малиновые пиджаки и украшая кособокие ларьки и наспех покрашенные фасады первых этажей вычурными надписями, а центр уже давно ускакал вперед, словно резвый мустанг, без труда обогнав стадо безнадежно отстающих баранов. Город, как женщина не первой молодости, спешно обновлял и ретушировал свой лик, чтобы понравиться зарубежным гостям. Пока основная масса народонаселения по инерции продолжала жить при социализме, кто-то уже успел сориентироваться и активно погреб веслами в сторону зарождающегося капитализма.

НИИ, в котором имел несчастье работать Николай, тихо агонизировало. Зарплаты выплачивались с непредсказуемой периодичностью и труднообъяснимыми частями. Государство в одностороннем порядке назначило себя должником и начало вместо денег выдавать отпечатанные на компьютере бумажки, подтверждающие гипотетическое право работника на денежное вознаграждение за труды. Видимо, кто-то наверху заботливо побеспокоился о том, чтобы люди не забыли, сколько денег им должны на сегодняшний день. В очередной раз получив часть заработка за январь и бумажку с аппетитной, но мифической цифрой задолженности, накопившейся к началу лета, Николай понял, что из финансовой пропасти он должен выбираться сам. Никто не придет и не сбросит ему ни лестницу, ни канат. И Коля начал осторожно карабкаться по отвесной стене обстоятельств. Сама судьба решила подыграть ему.

Однажды вечером, как обычно проиграв в споре «кто выносит мусор», он вышел с одурманивающе воняющим ведром и пачкой сигарет на улицу. За оградой детского сада звенели голоса припозднившейся ребятни, где-то жизнерадостно тявкала тонким фальцетом мелкая собачонка, из открытых окон доносились отголоски музыки, телевизионных разборок и скандалов местного значения. Где-то по-кошачьи орал младенец и слышалось ласковое материнское присюсюкивание. Домой не хотелось. Вывернув ведро в контейнер, Николай присел на скамейку и закурил.

– Никола, здорово! – Из бордовой «восьмерки» вальяжно выкарабкивался Степан.