У Анны Дмитриевны гостила ее подруга Наталья Павловна. Странная женщина, очень простая, похожая на деревенскую молочницу, но о чем бы разговор ни заходил, она умела его поддержать и разбиралась в таких вещах, что часто удивляла собеседников своими познаниями. Ее невзрачная внешность и нелепая одежда очень контрастировали с эрудицией, необычным взглядом на ничего не значащие явления. Близкие Анны Дмитриевны никогда ранее не видели Наталью Павловну и удивлялись, узнавая о том, что гостившая в доме Лапицких женщина — старинная подруга хозяйки.

Режим в имении, установленный Анной Дмитриевной, не менялся много лет. В шесть вечера все семейство собиралось в столовой на обед. По центру стола сидела хозяйка, по обеим сторонам — дочери и кто-то из друзей семьи. Каждый раз это были разные люди. То доктор Введенский, то адвокат Шмелев или следователь Трифонов, то сестра Анны — Нелли Юрьевна и многие другие. В последнюю неделю к привычному составу прибавилась и Наталья Павловна. Никто не знал, как долго она будет гостить в доме, это никого особо и не волновало. Женщина умела оставаться незаметной среди тех, кто в имении чувствовал себя как дома. Когда ей задавали вопросы, она достаточно компетентно на них отвечала. Загадочная дамочка с умными проницательными глазами интересовала только дочерей. Особенно Нику, так как бойкая шестнадцатилетняя девчушка интересовалась всем, что ей было непонятно и казалось таинственным.

Надо сказать, что Анна Дмитриевна держала дочерей в строгости и считала, что современных школьных знаний совершенно недостаточно для отпрысков княжеского рода. Она дополнительно нанимала учителей, как правило, это были профессора старой формации, с глубокими знаниями. И приходилось бедным девочкам помимо уроков проходить заново литературу и историю, учиться рисованию, музыке, танцам. Французский язык считался обязательным. Сестры были похожи друг на друга только внешне и оставались противоположностями по характеру, как плюс и минус в магнитном поле. Юля прекрасно рисовала, а Ника танцевала. Старшая тяготела к истории, а младшая — к литературе. Правда, обе не любили французский. Юля была девушкой доброй и отзывчивой, а Ника скрытной и капризной. Конечно, Нике вроде бы приходилось подчиняться старшей сестре, но на деле все получалось наоборот, Юля ходила на поводу у младшей, стараясь ей уступать и потакать, если речь шла о благих намерениях.

Как-то, гуляя по парку, учитель истории, пожилой сутуловатый профессор, который предпочитал читать девочкам лекции на свежем воздухе, остановился напротив особняка и, взглянув на него, сказал:

— Это чудо архитектуры середины девятнадцатого века тоже хранит в себе тайны истории.

В то время, когда в имении князей Оболенских разыгрывалась трагедия, в одной из квартир Питера на Гороховой улице царило благоденствие. Молодой человек лет двадцати, коренастый, симпатичный, с открытым лицом и широкой улыбкой, сидел в глубоком плюшевом кресле и наблюдал, как мужчина средних лет с непримечательной внешностью разматывал скрученные в рулон полотна и расстилал их на полу. Охи, ахи и вздохи выражали неописуемый восторг ползающего на коленях солидного человека в дорогом костюме.

— Ты себе не представляешь, Бориска, насколько твой отец велик. Его мастерство достигло совершенства. Нет, ты только глянь. Он сумел довести легкий незначительный штрих до той же небрежности, с которой его наносил сам Илья Ефимыч.

— И все же отец не Репин, а копиист. Это не искусство, эстрада. Художник должен оставаться самим собой и иметь свою неповторимую индивидуальность.

— Зря, батенька! Зря! Учился бы у отца. Прибыльное дело.

— За это прибыльное дело он уже отсидел два года и еще шесть осталось.

Госпоже Белокуровой в центре Петербурга принадлежала однокомнатная квартирка, в которой стояла вечная духота и не выветривался табачный дым. Нелли Юрьевна курила очень много, но страшно боялась сквозняка, а потому в ее доме даже форточки не открывались и гардины были всегда плотно прикрыты. Она любила пить кофе с ликером, смотрела телевизор и занималась своими кошками. На улицу Нелли Юрьевна почти не выходила. Разве что в магазин или в гости к Анне, которую не любила, но другой возможности выйти в свет не имела. Раз или два в неделю Нелли посещал любовник, которому она и отдавала всю свою накопившуюся от безделья энергию. Иногда забегала Ника. Свою племянницу Нелли лелеяла и баловала по мере возможности. Ника на глазах превращалась в женщину, и тетка за нее беспокоилась. Самый опасный возраст, когда девушки делают большие глупости. Приходилось учить малышку правильным взглядам на жизнь, уловкам, хитростям и многому другому.

Сегодня Ника пришла особенно взволнованной. Девочка не была наивной дурочкой, какой ее все еще считали. Она уже многое понимала, а главное, знала, как и сколько можно говорить. Разбивая свои секреты на дозы, сбрасывала с языка ровно столько, сколько требуется на определенном этапе.

Прошло почти три месяца после визита странной колдуньи, внушившей матери, будто все беды в доме исходят от младшей дочери. Мать начала действовать. Из малой гостиной исчезли девять эрмитажных картин. Они были проданы какому-то новому русскому из Москвы за двенадцать миллионов долларов. Деньги лежали в банке. Ника прекрасно знала, что все состояние достанется сестре, а она останется с носом. Матери жить год или два, и тогда все пропало.

— Чем ты так взволнована, дочка? — спросила Нелли, встретив на пороге племянницу.

— Сделай мне кофе, тетя, нам надо серьезно поговорить.

Телефонный звонок не застал Добронравова врасплох. Он знал, что протеже банкира рано или поздно объявится. Не зря же он потратил столько времени, чтобы убедить клиента в надежности своего хранилища.

— Давид Илларионыч? Вас беспокоит Константин Данилыч Володарский. Если вы помните, я был у вас с Саулом Шестопалом.

— Конечно. Я всех помню, кто у меня бывает. К тому же у меня установлены видеокамеры. Таково требование охраны, так что не обижайтесь. Звук при этом не записывается, но каждый, кто переступал порог моего музея, запечатлен на пленке.

— Мне незачем скрывать свое лицо. Я не смею упрекать вас ни в чем. Ваши секьюрити, очевидно, хорошо знают свое дело. Я хотел бы попросить вас глянуть на мою коллекцию, а потом оговорить с вами условия ее хранения и сроки.

— Вы вовремя позвонили. Я только что освободился и могу с вами встретиться.

Встреча состоялась. Расчет Шмелева сработал. Анна Дмитриевна сама, без чей-либо помощи, связалась с владельцем марок Ракицким. Тот, в свою очередь, вызвал к себе адвоката, чтобы посоветоваться. Павел Львович дал весомое ручательство за княгиню, но попросил Ракицкого не упоминать его имени, так как ведет ее дела, и считает не совсем корректным фигурировать в сделке, о которой Анна Дмитриевна никому не хочет говорить. Может сложиться впечатление, будто Шмелев сыграл в деле роль свата, а работа на две стороны не совместима со статусом юриста. Ракицкий с пониманием отнесся к просьбе Шмелева. Дела княгини его не интересовали. Важна была сама сделка и надежный покупатель.

Ракицкий прибыл в усадьбу, прихватив с собой марки и всю сопутствующую документацию. Княгиня вооружилась самым авторитетным изданием для филателистов — каталогом, изданным в Швейцарии и купленным еще отцом. Они тихо беседовали в комнате Анны Дмитриевны. Но не настолько тихо, чтобы Ника, сидящая в гардеробе, не могла слышать разговора матери и продавца.

— Если вас устроит сумма в двенадцать миллионов, я готова отдать вам чек. Директор банка — друг моей дочери, он сумеет вам помочь в получении наличных, но не сможет перевести, деньги за границу. Тут уж вам самому придется думать.

— У меня нет необходимости переводить куда-либо деньги. Я согласен потерять три миллиона. Так или иначе, но такая сумма ушла бы как комиссионные сборы аукционеров и налог королевству. Я в таком положении, когда у меня нет выбора.

— Да, я в курсе. Ваше имя часто мелькает в газетах. Если сделка вас устраивает, можете подписывать купчую.