Марлен Дитрих в сцене из спектакля. 1926–1927 годы.

Он, надо думать, был великолепен! Прямой, как аршин проглотил; темно-синий кавалерийский мундир безупречного кроя, сидевший как влитой на мышцах натренированной фехтованием спины; холеное лицо, высокие скулы, яркие голубые глаза, чей блеск скрадывали тяжелые веки. «Постельные глаза» еще не были придуманы, но именно такими обладал Луис Отто Дитрих. В нем было все от прусского офицера, рожденного для аристократической жизни и привилегий. Он снял шлем, и золотисто-рыжие волосы — впоследствии публика назовет их у его дочери тициановскими — поймали блики послеполуденного солнца, сочащегося сквозь викторианское кружево штор в отцовской библиотеке. Известный повеса, Луис Дитрих привык получать выговоры от своего долготерпеливого отца.

Если ты раз и навсегда не покончишь со своими шлюхами, дождешься — пошлют за океан, и индейцы снимут там с тебя скальп!

Луису угрожали ссылкой в далекую Америку на растерзание индейцам так часто, что он смиренно стоял навытяжку перед отцом, сидевшим за столом, и пережидал очередное чтение морали. Не принимать же всерьез набившую оскомину угрозу! Будучи вторым отпрыском аристократической семьи, Луис знал, что ему не на что особенно рассчитывать в будущем и терять ему тоже особенно нечего. Положенный ему рождением чин обеспечивал его элегантной формой и — бесперебойно — выпивкой и партнерами по картам. Веселые девицы были неотъемлемой частью его жизни, как и сверкающая шпага на стройном бедре. Отличившись недавно во всех полковых учениях, предписываемых протоколом, он ощущал, что заработал воинские полномочия, которыми может гордиться Отечество, и теперь с чувством выполненного долга имеет право предаться любимому спорту. Луис знал толк в любовной игре: охота, гон, поимка — и жертва неизбежно сдается. Как голубоглазый сокол он лихо налетал на добычу, и девушки хлопались в обморок от желания стать трофеем.

— Черт возьми, Луис! Неужели тебе нечего сказать?

Невозмутимо, словно бубня катехизис, сын еще раз пообещал отцу, что исправится, защитит славное имя Дитрихов от любого намека на скандал, приложит все старания к тому, чтобы семья получила страстно желаемое — сына, которым можно по праву гордиться. Луис обворожил бы кого угодно. Ежемесячный ритуал «указания Луису на его ошибки» неизменно кончался рукопожатием, почтительным щелканьем каблуков, тостом за кайзера, запиваемым отличным шампанским из знаменитых отцовских погребов. Затем неисправимый Луис возвращался к своим занятиям по осчастливливанию прекрасной половины германского народонаселения.