Президент Русаков в последний раз взглянул на наброски своего выступления и, подойдя к окну, несколько минут отрешенно созерцал открывавшуюся часть голубовато-лазурного залива.

Сторожевой корабль пограничной охраны застыл как раз напротив окна, и Русаков вдруг подумал, что одного неосторожно выпущенного снаряда этого морского красавца было бы вполне достаточно, чтобы разнести его виллу, вообще всю его резиденцию в клочья.

«Неосторожно выпущенного!.. — мрачно ухмыльнулся Президент. — А что… если понадобится, ОНИ придумают и не такое объяснение».

Под этим «они» Русаков конечно же имел в виду не командование сторожевика. Латиноамериканского варианта военного путча он как раз не опасался. Все было значительно сложнее: путч созревал не в солдатских казармах и не в офицерской среде, а в самых высоких эшелонах власти — по существу, в стенах самого Кремля. Никогда еще Президент не чувствовал шаткость своего положения с такой остротой; никогда еще не находился он в такой близости от гибели, причем не только политической.

«Интересно, видят ли меня сейчас из кубриков корабля? — попытался Русаков отвлечься от горьких раздумий о превратностях своего кремлевского бытия. — Наверное, видят».

…Теперь уже Курбанов почти физически ощущал, как взгляд вишневых — с сиреневой поволокой — глаз женщины лазером пробивает, буквально вбуравливается ему в затылок, взбудораживая сознание и вызывая раздражающее чувство дискомфорта.

«Вынуждает обратить на нее внимание, вступить в контакт?! — мрачно удивился майор. — Ну, так вот он я, маз-зурка при свечах!» — и, протиснувшись между рыхлыми телесами двух женщин и дурно пахнущим бомжом, вновь оказался рядом с брюнеткой.

С любопытством проследив за его приближением, женщина демонстративно отвернулась к окну. Однако Курбанов не торопился обходить ее. За флирт надо было расплачиваться. Виктор умышленно протискивался так, чтобы поочередно коснуться ногами ее бедра, вдохнуть изумительный аромат духов, внимательнее присмотреться к профилю.

Женщине было под тридцать. Любовно отточенные черты смугловатого европейского лица умилительно сливались с едва уловимыми очертаниями азиатского лика, а смоль волос представлялась ему настолько натуральной и такой манящей, что Виктор едва сдерживался, чтобы не запустить в нее пальцы.

Женские волосы всегда были его слабостью. Если он когда-либо и влюблялся, то не в лицо, не в стан, и не в «бед­растую» походку, а именно в волосы. Однажды даже вынужден был расстаться с прекрасной женщиной, буквально взрывавшейся гневом при каждой попытке Виктора пройтись пальцами по ее густоволосому, курчавому и, как терновник, жесткому затылку. Притом что он так и не понял, почему подобные прикосновения вызывали у избранницы столь яростное невосприятие.

Президент еще не знал, что это: путч, переворот, попытка ввести несанкционированное чрезвычайное положение? Но по составу входивших в группу людей понял: сами по себе они ничего, никакой силы и власти не представляют. Другое дело, что эта группа кем-то сформирована. Но кем именно? Председателем Верховного Совета Лукашовым? Шефом госбезопасности Корягиным? Нет, самим вице-президентом Ненашевым, единственным, кто в самом деле обладал хоть какой-то государственной властью? Но быть такого не может! Кто угодно, только не это ничтожество!

Последняя информация о Ненашеве, которая просочилась к нему из Москвы, была по-русски снисходительной: «ничего не поделаешь, вице-президент опять в запое!». И если уж путч возглавил этот человек… Не завидует он в таком случае ни стране, ни путчистам. Впрочем, он не завидовал им в любом случае, независимо от того, кто окажется во главе этого «стрелецкого бунта», но это пока что детали.

Русакова уже не раз, то ли прозрачными намеками, то ли прямо в лоб, спрашивали, как вообще такой человек, как Ненашев, мог оказаться в его вице-президентах?! Пусть бы уже досиживал до пенсии в своей «школе коммунизма»

[3]

.

И хотя подобные вопросы-подковырки всегда выводили генсек-президента из равновесия, ответ его, как правило, был загадочно лаконичным: «Как попал, как попал? Да кое-как!». Он, Русаков — всего лишь руководитель демократической страны, а не император, которому корона дается по наследству. Кому неизвестно, что кадровые вопросы такого уровня в Союзе всегда решались коллегиально? И тут уж, извините…

Впрочем, налицо — классический, всему чиновничеству мира известный случай, когда подмоченная репутация второго лица становится лучшей гарантией прочности первого. Что же касается наследственных корон, то их тоже нередко снимали, причем вместе с головой.

Уже в течение часа референт-адъютант соединял шефа госбезопасности только с тем узким кругом людей, которые были указаны в списке, составленном самим генералом.

Он еще не знал, что очень скоро эти люди станут костяком нового высшего руководства страны — некоего «Госкомитета по чрезвычайному положению», но по взволнованности голосов и по самому подбору посетителей давно определил: эти люди задумали что-то очень серьезное. Нечто такое, о чем ему не только не положено было знать, но и категорически не полагалось догадываться.

Правда, появилось в этом «списке избранных и допущенных» и несколько, на первый взгляд, совершенно «необъяснимых» людей. Как, например, шеф кагэбэ по Казахстану, называя которого, Корягин проворчал: «Да, и обязательно дозвонитесь мне до главного казахского кагэбиста Воротова. Понять не могу, почему я до сих пор не убрал его!»

Если бы речь шла об Украине, референт-адъютант еще воспринял бы это как должное, но обращаться сейчас, в такое время, в алма-атинский филиал конторы!.. Однако еще больше удивился полковник, когда уже буквально через десять минут Корягин с холодной вежливостью поинтересовался у него:

— Так что там с Алма-Атой?

…«Пригородный поселок Южный?» Брюнетка что, назвала его остановку? Почувствовав себя так, словно ему нагло плеснули в лицо недопитым кофе, но при этом вежливо извинились, Курбанов мечтательно поиграл желваками: «Откуда ей знать, что выходить мне придется именно на этой станции, маз-зурка при свечах?! До нее еще три-четыре остановки, и после нее будет столько же».

— Не стройте из себя Деву Марию-Провидицу, мэм, — жестко произнес он, опять склоняясь над затылком красавицы. — Моя остановка была известна вам заранее. Из каких, позвольте спросить, источников? Вы не угадывали ее, а назвали наверняка.

— А кто вам сказал, что Дева Мария была провидицей? Вы бы хоть в Библию не поленились заглянуть. Понимаю, это сложнее, нежели смотреть на мир сквозь прицел, сквозь мушку пистолета, но все же… — Гортанно взорвавшись изу­мительным по своей сопранной тональности хохотком, брюнетка поправили небольшую, висевшую на левом плече, сумочку и продвинулась к выходу.

Курбанов подался было вслед за ней, но в это время с сиденья справа поднялся какой-то парень, и «провидица» величественно протиснулась между вздрагивающими от ее прикосновения коленками мужчин, чтобы занять свое место у окна.

«…И еще… почему она решила, что через мушку пистолета?! — взорвалось что-то там, в сознании Курбанова. — У меня что, на роже вытатуировано мое офицерское звание? Я — в гражданском, маз-зурка при свечах, и ничем не отличаюсь… Хотя, стоп, какое-то клеймо все же просматривается, и если женщина обладает наметанным взглядом…Только откуда ему — наметанному взгляду — взяться у нашей тихони-брюнетки?»

Опустив трубку на рычаг, председатель госбезопасности снял очки, устало протер глаза, точно так же старательно прочистил бархаткой стекла и, пододвинул лист бумаги, чтобы провести на ней две пересекающиеся в одной точке линии. Это и был тот самый треугольник операции «Киммерийский закат», во главе которого стоял Президент, одновременно сотворявший правительственный переворот, отдельно с ним, отдельно с Лукашовым, официально не сводя своих сообщников за одним столом и, до поры до времени, не засвечивая их друг перед другом.

«А что тебя удивило или возмутило? — спросил себя шеф госбезопасности. — Классический пример подпольной тройки, известной еще со времен первых дворцовых заговоров».

И все же появление в числе спасителей страны Председателя Верховного Совета заставило Корягина по-иному оценивать ситуацию. Одно дело вести нить операции вдвоем, зная, что всех остальных ты можешь подставлять и использовать. Другое дело, когда оказывается, что в суть заговора посвящен третий, который к тому же обладает немалым влиянием и реальной конституционной властью.

Корягину вспомнилось совещание в ЦК партии, происходившее в то время, пока Русаков вел переговоры с «Большой семеркой» в Лондоне. Весь сценарий отстранения генсек-президента от власти тоже замыкался тогда на Лукашове. Предполагалось, что для начала на Пленуме ЦК «прораба перестройки» отлучат от портфеля руководителя партии и передадут его полномочия председателю парламента. Если бы это произошло, то уже в этой ипостаси Кремлевский Лука сосредотачивал бы в своих руках такую власть, каковой обладали далеко не все прежние руководители страны. Ведь большинство из них пост генсека соединяли всего лишь с постом премьера. Формальность, конечно, но все же… Исходя из Конституции, Председатель Верховного Совета оставался если не первым человеком в государстве, то уже вроде бы и не вторым.

Но ведь это был только первый ход в той комбинации, которую участники совещания должны были разыграть с участием руководства партии и парламента. Причем следующий уже предусматривал добровольно-принудительный уход Президента со своего поста. И тогда тоже, как и сейчас, — вводя в действие комитет то ли «по спасению Отечества», то ли «по чрезвычайному положению», — тоже преду­сматривалось, что вначале Русаков передаст свои полномочия Ненашеву. Которого к тому времени как политика уже никто всерьез не воспринимал.

…Впрочем, все это — голая аналитика. Реалии же представали все более суровыми; и прежде всего потому, что времени-то, времени оставалось в обрез. После возвращения с юга Русаков намеревался тут же приступать к подписанию союзного договора, пункты которого в кремлевских кругах уже, по существу, никого не устраивали. Тем более что стало ясно: прибалты договор вообще подписывать не собираются, грузины — тоже. Армянам и азербайджанцам еще можно было выкручивать руки и прочие части тела. Но даже такие меры устрашения уже не гарантировали, что подписи их руководителей в конце концов появятся.

— Товарищ генерал армии, разрешите доложить! — позвонил по внутреннему порученец.

— Только предельно кратко.

— У нас все по плану. Никаких волнений в «Аквариуме» и в других силовых структурах пока не замечено. Наши подразделения отслеживают ситуацию в столице и в республиках. Там тоже пока что все в пределах.

Корягин метнул взгляд на постепенно наливающееся предрассветной синевой окно. Время замерло. Само небо оттягивало приближающийся рассвет, который должен был взорвать не только страну, но и всю эту, как изрекал один борзописец «устоявшуюся буржуазную тину европейского благополучия». И только так! «Мы наш, мы новый мир построим…» Но, даже взбодрившись, шеф госбезопасности вдруг почувствовал себя смертником, которого как раз сегодня, на рассвете, поведут на казнь.

Машина остановилась у какого-то трехэтажного здания, отделанного в лучших традициях еврофасадного ремонта, на флагштоках которого висело несколько флагов, о происхождении которых Курбанову догадаться было не дано. Однако же он прекрасно понимал, что никакого отношения ни к Главному разведуправлению, в котором, по идее, должен был находиться сейчас полковник Истомин, ни к ЦК партии это здание не имело. Зато оно располагалось далеко от центра Москвы, забитого сейчас военной техникой и пробками из всевозможного гражданского транспорта

Тем не менее Истомин, с которым, перед отлетом в Крым, майор уже однажды встречался, ждал его именно здесь. В огромном кабинете, с не менее просторной и роскошно обставленной приемной, в которой властвовала клонированная из «мисс Европы», скромняга-секретарша. По тому, какие типы восседали в кожаных креслах этой приемной и выходили из кабинета полковника, Курбанов определил, что люд этот в основном полувоенный, и всевозможные чины и должности этот люд интересовали теперь значительно меньше, нежели счета в банках.

Пока одни «прикрывали своими телами демократию» да митинговали по поводу августовских и прочих событий в суверенных столицах некогда Великого и Могучего, эти люди помнили, что сейчас судьба мира решается не под стенами Кремля, а в тихих кабинетах бизнес-боссов. И потому предпочитали закрывать своей грудью окошки банковских контор.

Однако после своего «великого крымского сидения» Курбанов уже не осуждал их. Ему ведь и самому посчастливилось хоть сколько-то вкусить от благ сиих, так что пенять не на кого.

Когда настала пора заходить к Истомину, майор оглянулся и обнаружил, что прибывший в приемную вместе с ним Рамал таинственным образом исчез. И тут уж одно из двух: то ли он, Курбанов, настолько растренировался, что не способен был контролировать обстановку вокруг себя, что было позором для любого разведчика; то ли, обладая секретами нинзя, азиат умудрился выскользнуть из приемной, чтобы исчезнуть в одном из соседних кабинетов.

Да, с Кремлевским Лукой все выглядело проще. Морально он уже давно был готов к введению чрезвычайного положения. Причем, как спикер парламента, он позволял себе обсуждать этот вопрос открыто. Тем более что именно он планировался в качестве основного в повестке дня будущей сессии. Впрочем, убедить Луку в том, что время долгих прений в Верховном Совете давно истекло, тоже особого труда не составляло. Другое дело, что не совсем ясно было, для кого, собственно, подобное решение парламента может являться теперь указом, ведь все давно успели осуверенитетиться. И прежде всего сама Россия.

Как-то в мае в коридоре Совмина председатель госбезопасности поневоле стал свидетелем разговора генштабистского генерала с украинцем, полковником спецназа, прибывшим из Киева.

— Что ж это вы, украинцы, так с государственным суверенитетом поторопились? — с ироничным высокомерием поинтересовался генштабист. — Неужели не понимали, что весь Союз, всю страну розваливаете? От кого в независимость ударились? От нас, русских, что ли?

На что украинец рассмеялся ему в лицо и, презрев субординацию, с тем же иронично-презрительным оскалом вместо улыбки, ответил:

— Это вы нас, украинцев, спрашиваете, почему мы со своим госсуверенитетом поторопились?! Да это мы вас, русских, должны спросить, куда вы так поторопились со своим суверенитетом и почему от украинцев в независимость ударились. Как же быстро вы забыли, товарищ генерал, что Российская Федерация объявила о своем государственном суверенитете еще 12 июня прошлого, 1990 года. В то время как Украина объявила о нем лишь более месяца спустя — 16 июля. Когда, с юридической точки зрения, украинцам просто деваться уже было некуда.

Кстати, подумалось шефу госбезопасности, пора бы еще раз вплотную заняться этим самым Буровым. Ведь не секрет, что его крымская группа полуподпольно раздроблена, лежбища законспирированы, а бойцы тщательно отобраны и экипированы несколькими комплектами обмундирования армейского и милицейского спецназа. К тому же группе почему-то срочно понадобились модные гражданские костюмы, а также усиленные боезапасы и продовольственные пайки. Словом, все, что полагается при заброске на вражескую территорию. О документах тоже позаботились.

Словом, все вроде бы на мази, да только чудилось шефу КГБ, что «Киммериец» начинает действовать уже как бы сам по себе, отдаляясь от своего истинного покровителя, уходя из-под его суровой опеки. А это уже непорядок.

«Полковник Буров… — напомнил он себе, словно в записной книжке пометку сделал. — А что, хорошо держится этот офицер. Не каждому удается».

Проанализировав еще кое-какие сведения, которые легли ему на стол в последние сутки, шеф госбезопасности понял, что не такой уж он всемогущий и всезнающий в этой стране. У него возникло подозрение, что в ЦК партии уже создано ядро, всерьез готовящееся к работе на нелегальном положении и которое конечно же будет подкреплено собственными бизнес-структурами и даже собственным… криминалитетом. Причем все это предпринимается в обход высшего руководства госбезопасности. Это ж кто позволил?

Нет, о том, что за рубеж уже давно начали переправляться партийная валюта и неприкосновенный золотой запас ЦК, он, естественно, знал. Но теперь ему стало ясно, что и здесь, в стране, формируются бизнес-политические структуры (наподобие той, что создается полковником Буровым и его людьми), не засвеченные органами госбезопасности, которые вскоре тоже будут расколоты на «суверенные конторы» и начнут подчиняться только своим национальным министрам и Верховным Советам. Как это может произойти на парктике — уже показал опыт прибалтийцев.