Москва. Май 1991 года

Из акта осмотра места происшествия: "…21 мая 1992 года при сливе соляной кислоты из железнодорожной цистерны № 787 340 154 на эстакаде московского химкомбината № 7 обнаружены слабо выраженные останки человека (предположительно мужчины). По нерастворенным остаткам одежды (в основном металлической фурнитуры) можно предполагать, что погибший был одет в джинсы фирмы "Вранглер", о чем свидетельствуют надписи на пуговицах.

Из личных вещей уцелели от воздействия кислоты лишь зубная коронка из желтого металла и подвесной знак из белого металла в виде распластанного майского жука на прорезном плоском кольце. На обратной стороне майского жука гравировка: "Павликов. 1892 -1902".

- Вот этот знак, - положил передо мной серебряную вещицу следователь по особо важным делам Виктор Снежков. Впрочем, для меня он прежде всего сосед-приятель по подъезду, а уже потом сотрудник МУРа, розыскник высочайшего класса, весьма преисполненный собственного достоинства. Тем удивительнее было, что на сей раз он обращался ко мне не за электродрелью или за свежим номером "Морского сборника", до которого как бывший моряк был большой охотник, а как бы по-своему следовательскому делу.

- Ты не знаешь, что он может означать, этот жук? Опросил всех наших знатоков-фалеристов. Полный ноль.

Зачем я потащился в это унылое стойбище панельных жилых башен - и сам толком не знаю. Вело смутное чувство - посмотреть на отца утопленного в кислоте сына-крестоторговца, узнать от него - в самом ли деле учился в гимназии Мая дед Пабло и кем он был… По замыслу пьесы о Булгакове мне был нужен именно такой эпизод: кара потомков за грехи предков.

Снежков снабдил меня нужным адресом: ехать надо было на край Москвы, где за мостами, за полями (аэрации), за трамвайными кругами, не на небе, на земле жил в многоэтажной скоростройке старик…

…Дверь на площадке семнадцатого этажа, расписанной названиями рок-групп, открыла мне пожилая медсестра.

- А что, Семен Михайлович нездоров?

- А вы ему кто? - строго спросила женщина в белом халате. Я объяснил, кто, зачем и даже предъявил писательское удостоверение.

Москва. Декабрь 1987 года

Москва… Жизнь в машинах и среди машин. Это уже не просто автомобильный поток, это сплошные автосоставы, машины прут бампер в бампер. Моторы и колеса… Человеческие страсти в автомобильной оболочке. Все мчат уверенно, целеустремленно, нетерпеливо. Но останови любого, спроси: "Куда? Зачем!" - и усмехнешься тщете суеты человеческой. А я куда бегу, хватая ртом пушистые, долго не тающие на морозе облачка выхлопных газов?

Где я? Метро "Сокол". Бывшая Ходынка. Оглядываюсь, ныряю в какой-то проулок, и вдруг среди трамвайного грохота и рева автомобильных стад, среди высоченных, по-сталински помпезных домин попадаю в тишь русской деревни: рубленые стены, кровли под толстыми снеговыми платами, из-под сугробов поленницы торчат… Петухи заливаются, собаки побрехивают.

И все это - в гуще города!

Право, это был какой-то пространственный провал. Что-то из разряда коровьевских шуток…

В разгар бархатного сезона 1939 года в Ницце случилось странное происшествие: из высокого окна местной больницы выбросился русский пациент. Одни говорили, что его вышвырнули те, от кого он скрывался под сенью красного креста, другие полагали, что больной пошел на это от полной безысходности, ибо официальный диагноз - воспаление легких плюс менингит - не оставлял надежды на выздоровление. Так или иначе, но все знали, что этим несчастным был опальный советский дипломат, объявленный у себя на родине вне закона - Федор Раскольников.

В 1939 году он бежал из Болгарии во Францию, чтобы не стать жертвой того режима, который сам создавал с рокового Семнадцатого года и которому преданно - до самозабвения - служил.

Чем не угодил Сталину "предводитель осатаневших от вседозволенности революционных матросов - и безукоризненный исполнитель тайных ленинских поручений" теперь ни для кого не тайна: именно тем, что был еще более безукоризненным исполнителем тайных и явных поручений злейшего врага вождя народов Льва Троцкого. Судьбе было угодно дать ему в кумиры, наставники и начальники Льва Троцкого, которому, как военному вождю большевиков, Раскольников подчинялся в качестве флагмана Балтийского флота. Вихри Гражданской войны не раз сводили их то на Балтике, то на Волге, то в столице. Преданность Раскольникова витии русской усобицы не ведала границ. Он даже женился на пассии своего шефа - Ларисе Рейснер, к которой Лев Давыдович после совместного плавания на кораблях Волжской флотилии несколько охладел.

«Черный гардемарин» (так называли разночинцев, обучавшихся не в привилегированном Морском корпусе, а в Отдельных гардемаринских классах) Федор Ильин охотно переступил через запретную грань добра и зла, за которую шагнул и герой криминально-нравственного романа Достоевского - студент Раскольников. В честь него, доморощенного ницшеанца, взял себе революционный псевдоним «первый морской лорд» страны советов. Впрочем, он мог бы сразу назваться "Бесом", тоже по Достоевскому.

Головокружительный взлет на вершину власти затмил в сознании двадцатишестилетнего мичмана Федора Ильина даже намеки на проблески христианских заповедей, которые он учил с детства в семье сельского священника.

Москва. Зима 1991 года

Звоню Семену Михайловичу Павликову. Может, старому капитану полегчало и с ним удастся нормально поговорить? В трубке голос деревенской родственницы, о которой говорила медсестра.

- Семена Михалыча? А его нету. В больнице он. На Потешной… На месяц взяли… Пускают, пускают… Я ему передачу кажну неделю ношу.

Старинная психиатрическая больница на Потешной улице (названной в честь Потешного полка юного Петра, игравшего здесь, в Заяузье, в военные игры) стоит неподалеку от моего дома, и, выкроив время, я отправился к ее желтым корпусам на берегу Яузы.

Пакет с яблоками у меня приняли, а за ворота не пустили:

В основу этой повести легли трофейные архивные документы о штурме немецкими войсками Брестского укрепленного района в 1941 году и материалы об осушении подземных сооружений в Восточной Пруссии, затопленных по приказу Геринга в конце войны.

На карте Германии нет города Альтхафена. Улицы и площади, на которых живут и действуют герои «Знака Вишну», сведены воедино из трех городов - Кенигсберга (ныне Калининград), Пиллау (ныне Балтийск) и Штеттина (ныне Щецин). Так же объединены и некоторые события, имевшие место в этих городах в 1945 - 1946 годах.

Название частей вермахта, в том числе диверсионного полка «Бранденбург», соединения морских штурмовых средств «К» и др. - подлинные.

В тот день Михель Хорн, шкипер плавучего мусоросборщика «Краббе», устроил себе королевский завтрак, который, увы, стал последней трапезой его жизни. Утром в порт пробралась младшая дочь шкипера и принесла в плетеной корзинке круг копченой эрзац-колбасы, флакон настурциевого уксуса и термос с черемуховым кофе. Старик макал в цветочный уксус кусок колбасы, в которой желтели обрезки коровьего вымени, запивал еду горячим кофе и чувствовал себя на верху блаженства.

С тех пор как Альтхафен стали бомбить не только англичане, но и русские и город объявили на осадном положении, шкипер Хорн не покидал свое непритязательное судно, жил в рулевой рубке, благо ее тесное пространство позволяло вытянуть на ночь ноги.

Каждое утро, как и всю войну, «Краббе» отправлялся в рейс по акватории гавани, собирая в свои распахнутые створки-«клешни» плавающий мусор. К весне сорок пятого это было более чем бессмысленное занятие Крупные корабли давно ушли из порта на запад, а все, что не могло передвигаться самостоятельно, либо увели буксиры, либо затопили прямо у причалов. Никогда еще старинная ганзейская гавань не выглядела столь уныло. То тут то там торчали из воды мачты и трубы разбомбленных эсминцев, грузовых и пассажирских пароходов и даже одной парусной шхуны с обрывками сгоревших парусов.

На плаву оставались еще док-эллинг и паровой кран, маячивший у серой громады дока. Но и их ждала невеселая участь.

Михель Хорн вел свой «Краббе» привычным путём, огибая затопленные суда. Нелепый корпус мусоросборщика, выкрашенный в черный цвет, походил на катафалк, бесцельно фланирующий по кладбищу кораблей. В суете эвакуации, в неразберихе последних недель о шкипере Хорне позабыли все, кроме младшей дочери, жившей в Хинтерланде

[1]

при доме пастора.

Только когда мотоцикл въехал в массивные ворота комендатуры, лейтенант Еремеев перевел дух и размазал по лбу скопившийся в бровях пот.

Жарко!

Да что жарко!… Тут кого угодно бы холодный пот прошиб. Шутка ли, конвоировать «вервольфа»

[2]

по незнакомому городу. Этих субчиков, судя по тому, что Еремеев о них слышал, надо перевозить в бронированных автомобилях. Но у смершевского автофургона полетела коробка передач, и за добычей капитана Сулая прислали этот дохлый колясочный мотогроб.

Капитан Сулай первым из смершевцев взял в Альтхафене живого «вервольфа»; неделю выслеживал его в портовых водостоках. И уж, конечно же, майор Алешин, прекрасно понимавший, кого добыл Сулай, мог бы расстараться если не насчет «виллиса», то уж хотя бы насчет бортовой полуторки.

Таинственный «вервольф» в серой докерекой спецовке выглядел весьма прозаично. Тем не менее Сулай затянул на поясе пленника крепкий флотский линь, а свободный конец намертво привязал к скобе коляски. Руки оставил свободными, чтобы не привлекать внимания прохожих. «Вервольф» покорно позволил проделать все это и даже предупредительно поднял руки, чтобы Сулаю удобнее было обвязывать поясницу. Капитану эта предупредительность не понравилась, уловил он в ней что-то насмешливое, обидное для себя и потому узел на скобе затянул потуже.

Вопреки всем скверным предчувствиям наказание за оплошность с «вервольфом» оказалось вовсе не таким уж суровым. Майор Алешин в присутствии Еремеева прочитал объяснительную записку, расспросил, как все было, и, ничего больше не говоря, отпустил лейтенанта восвояси. Два часа, которые прошли до повторного вызова в алешинский кабинет, показались Еремееву самыми томительными в жизни. Должно быть, эти два часа понадобились майору Алешину, чтобы подыскать достойное наказание для незадачливого конвоира, и он его нашел.

- Орест Николаевич, наша машинистка, Вера Михайловна, ушла в декрет. Придется вам какое-то время за нее поработать. Хотя бы двумя пальцами. Другого выхода нет.

Утром лейтенант Еремеев взбегал по винтовой лестнице старого флигеля, отпирал железную дверь секретной части, запирался изнутри на щеколду, задергивал на зарешеченном окне белые занавески, доставал из несгораемого ящика недоконченную работу и, подавив тяжелый вздох, присаживался за ненавистную машинку. Он ненавидел ее за черный цвет, за готическое слово «Аdlег», вызолоченное на каретке, за клавишу с литерой «U», заменявшую в перепаянном шрифте букву «и», за ее гестаповское прошлое (машинку нашли в брошенном особняке тайной полиции). Но все же оттопыривал два рабочих - указательных - Пальца и тарабанил так, что литера «О» пробивала бумагу насквозь; майор Алешин, вычитывая документы, морщился:

- Понежнее, Орест Николаевич, понежнее… Сами знаете, любая машина любит ласку.

Что нравилось Еремееву в шефе, так это всегдашняя вежливость в сочетании с твердым характером. Капитан Сулай - полная ему противоположность. Ходит в неизменной застиранной гимнастерке, хотя все офицеры комендатуры давно уже сшили щегольские кители с золотыми погонами. На ремне фляга в суконном чехле. К ней прикладывается постоянно -ту него болят простуженные почки, и он пьет отвар каких-то трав. Конечно, Сулай чекист божьей милостью; и чутье и хвагка, мужик рисковый- этого не отнимешь. Но уж очень ехиден - чуть что не так, скривит презрительно губы: «Эх, ты, пианист!…» И чем ему пианисты досадили?

Сон Еремееву приснился скверный, один из тех кошмаров, что частенько стали будоражить его по ночам в первый послевоенный год.

И в отряде, и в эскадрилье спал Орест крепко и почти без сновидений. А тут надо же такой пакости примерещиться… Будто бы вонзил Еремеев в большую рыжую крысу вилы и пригвоздил ее к земле. В последнем отчаянном рывке пытается крыса дотянуться до пальцев, обхвативших виловище, и вот уже совсем близко страшные ее резцы, выпирающие из пасти «U» -образно. Орест тоненько закричал и проснулся. Разлепил веки, и в глаза ударила с подушки кроваво-красная буква «U». Еремеев подскочил и ощупал наволочку. На бязевом уголке алела вышитая гладью метка - готическое «U» и рядышком разделенная складкой «Z».

«Вот черт, привязалась проклятая буква!»

Ни энергичное бритье с пригоршней крепкого одеколона, ни полплитки шоколада, извлеченного из «авиационного запаса» и сдобрившего жиденький утренний кофе, не развеяли дурного настроения.

Едва Еремеев открыл дверь своего временного кабинета, как появился капитан Сулай с двумя бойцами. Солдаты покряхтывали под тяжестью ржавого исцарапанного сейфа.

Зрелище не для слабонервных, когда в лесных сумерках из смотровых щелей старых дотов и бронеколпаков выбираются, копошась и попискивая, летучие мыши. Рукокрылые твари решили, что эти многоэтажные подземелья люди построили для них и обосновались там давно и надежно. Здесь неподалеку от польского города Мендзыжеч обитает самая большая в Европе колония нетопырей - десятки тысяч. Но речь не о них, хотя военная разведка и выбрала в виде своей эмблемы силуэт летучей мыши… Речь о другом всеевропейском, а может быть, и всемирном рекорде: здесь, в бассейне трех рек - Одера, Варты и Обры расположено самое обширное подземное фортификационное сооружение - Reigenwurmlager - «Лагерь Дождевого Червя»…

Об этой местности ходили, ходят и долго еще будут ходить легенды, одна мрачнее другой.

"Начнем с того, - рассказывает один из первопроходцев здешних катакомб полковник Александр Лискин, - что вблизи лесного озера, в железобетонном коробе был обнаружен заизолированный выход подземного силового кабеля, приборные замеры на жилах которого показали наличие промышленного тока напряжением в 380 вольт. Вскоре внимание саперов привлек бетонный колодец, который проглатывал воду, низвергавшуюся с высоты. Тогда же разведка доложила, что, возможно, подземная силовая коммуникация идет со стороны Мендзижеча. Однако здесь не исключалось и наличие скрытой автономной электростанции, и еще то, что ее турбины вращала вода, падающая в колодец Говорили, что озеро каким-то образом соединено с окружающими водоемами, а их здесь немало…

Саперы выявили замаскированный под холм вход в тоннель. Уже в первом приближении стало ясно, что это серьезное сооружение, к тому же, вероятно, с разного рода ловушками, включая минные. Говорили, что как-то подвыпивший старшина на своем мотоцикле решил на спор проехаться по таинственному тоннелю. Больше лихача не видели…"

Лишь в восьмидесятые годы была проведена углубленная инженерно-саперная разведка Лагеря силами тех советских войск, которые располагались тогда в этом районе Польши. Вот что рассказывал потом один из участников той подземной экспедиции техник-капитан Черепанов:

" В одном из дотов мы по стальным винтовым лестницам спустились глубоко под землю. При свете кислотных фонарей вошли в подземное метро Это было именно метро, так как по дну тоннеля проходила железнодорожная колея. Потолок был без признаков копоти. По стенам - аккуратная расшивка кабелей. Вероятно, локомотив здесь двигала электроэнергия.

Группа вошла в тоннель не в начале. Вход в него находился где-то под лесным озером. Вся трасса устремлялась на запад - к реке Одер. Почти сразу обнаружили подземный крематорий. Возможно, именно в его печах сгорели останки строителей подземелья.

Медленно, с соблюдением мер предосторожности, поисковая группа двигалась по тоннелю в направлении современной Германии. Вскоре бросили считать тоннельные ответвления - их обнаружили десятки. И вправо, и влево. Но большая часть ответвлений была аккуратно замурована. Возможно, это были подходы к неизвестным объектам, в том числе к частям подземного города…

Живописный холм с нестарым дубом на вершине был увенчан двумя стальными бронеколпаками. Их массивные кругловерхие цилиндры с прорезями походили на тевтонские рыцарские шлемы, "забытые" под сенью дубовой кроны.

Западный склон холма обрывался бетонной стеной в полтора человеческих роста. В нее была врезана броневая гермодверь в треть обычной двери и несколько воздухозаборных отверстий, забранных опять же бронированными жалюзями. То были жабры подземного монстра… Над входом надпись, набрызганная из баллончика с краской: "Welcame to hell!" - "Добро пожаловать в ад!"

Под пристальным оком пулеметной амбразуры флангового боя подходим к броневой дверце и открываем ее длинным специальным ключом. Тяжелая, но хорошо смазанная дверь легко распахивается и в грудь тебе смотрит еще одна бойница - фронтального боя. "Вошел без пропуска - получи автоматную очередь" - говорит ее пустой немигающий взгляд. Такова камера входного тамбура. Когда-то ее пол предательски переворачивался на шарнирах и незваный гость летел в каменный мешок, как это практиковалось в средневековых замках. Теперь полик надежно закреплен, и мы сворачиваем в узкий боковой коридорчик, который ведет внутрь бункера, но через несколько шагов прерывается главным газовым шлюзом. Выходим из него и попадаем в блок-пост, где караул проверял когда-то документы всех входящих и держал под прицелом входную гермодверь. Только после этого можно войти в коридор, ведущий в боевые казематы, прикрытые бронекуполами. В одном из них до сих пор стоит ржавый скорострельный гранатомет, в другом размещалась огнеметная установка, в третьем находились тяжелые пулеметы… Здесь же «каюта» командира - «фюрер-раум», перископные выгородки, радиорубка, хранилище карт, туалеты и умывальник, а также замаскированный запасной выход.

Этажом ниже - склады расходных боеприпасов, цистерна с огнесмесью, камера входной ловушки, она же карцер, спальный отсек для дежурной смены, фильтро-вентиляционная выгородка… Здесь же и вход в преисподнюю: широкий - метра четыре в диаметре - бетонный колодец отвесно уходит вниз на глубину десятиэтажного дома. Луч фонаря высвечивает на дне шахты воду. Бетонная лестница спускается вдоль шахты крутыми узкими маршами.

Тут сто пятьдесят ступенек, - сообщает Юзеф. Мы идем за ним с замиранием сердца: что внизу? А внизу - на глубине 45 метров высокосводый зал, похожий на неф старинного собора, разве что собранный из арочного железобетона. Шахта, вдоль которого вилась лестница, обрывается здесь для того, чтобы продолжиться еще глубже, но уже как колодец, почти до краев заполненный водой. Есть ли дно у него? И для чего вздымается нависающая над ним шахта аж до казематного этажа? Юзеф не знает. Но он ведет нас к другому колодцу, более узкому, прикрытому крышкой люка. Это источник питьевой воды. Можно хоть сейчас зачерпнуть…

Мезерицкий укрепленный район раскинулся в озерном краю. Инженеры строительной армии Тодта превратили в военные объекты и реки, и озера. До сих пор в здешних лесах можно наткнуться на непонятного назначения шлюзы, гидрозатворы, каналы, водосбросы…

Лет десять назад полковник Лискин вместе с командиром одной рот Мендзыжечского гарнизона капитаном Гамовым обследовали самое большое здешнее озеро.

«Сели в лодчонку, - делится своими впечатлениями Лискин, - и, поочередно меняясь на веслах, за несколько часов обогнули озеро. Мы шли в непосредственной близости от берега. С восточной стороны озера возвышались несколько мощных, уже поросших подлеском, холмов-терриконов. Местами в них угадывались артиллерийские капониры, обращенные фронтом на восток и юг. Удалось заметить и два, похожих на лужи, маленьких озерка. Рядом возвышались щитки с надписями на двух языках "Опасно! Мины!"

- Терриконы видите? Как египетские пирамиды. Внутри них разные потайные ходы, лазы. Через них из-под земли наши радиорелейщики при обустройстве гарнизона доставали облицовочные плиты. Говорили, что "там" настоящие галереи. А что касается этих лужиц, то по оценке саперов это и есть затопленные входы в подземный город, - сказал Гамов и продолжал:

Весной и в начале лета 1941 года Балтийское море было пустынно. Шла вторая мировая война, и с просторов Балтики исчезли флаги Польши и Норвегии, Эстонии, Дании, Латвии, Литвы… Море, омывавшее берега 14 государств, старинное торжище всей Европы, стало внутренним озером “Третьего рейха”. Лишь шведские рудовозы пересекали его с севера на юг, везя сырье для крупповских сталеплавилен, да советские сухогрузы шли с востока на запад, доставляя в Германские порты кубанскую пшеницу. Подписанный в августе 1939 года договор о дружбе и ненападении между СССР и Германией обязывал обе стороны к взаимным поставкам сырья и оборудования. Не чуя беды, в Штеттин и Данциг направлялись пять советских теплоходов “Хасан”, “Потанин”, “Волгалес”, “Днепр”, “Эльтон”… Уходили морями в рейс на пару недель, вернулись - через четыре года, да и то не все…

Из записей капитана теплохода “Хасан” Х. А. Балицкого:

“Перед выходом из Ленинграда в фашистскую Германию мы не получили никаких официальных указаний или предупреждений на случай войны…

Шли в Штеттин с полным грузом зерна. Обратно должны были доставить оборудование для крейсера “Лютцов” (недостроенный крейсер был получен СССР из Германии в порядке взаиморасчетов за поставки продовольствия. Названный “Петропавловском”, он так и не вступил в строй боевых кораблей до конца войны)”.

Из записей моториста теплохода “Волголес” Л. Мартюкова: “Море ясное, солнечное, безмятежное… По всем горизонтам - ни дымка. Такое впечатление, что мы одни на всей Балтике… Вдруг - гул авиационных моторов. Над нами два истребителя с черными крестами. Облетели и ушли в сторону германского берега. Кто мог подумать, что это - прелюдия к предстоящим испытаниям?!

В устье Одера, где расположен Штеттинский порт, мы входили не в первый раз. Еще совсем недавно на берегах реки пестрели зонты баров и кафе, гремела музыка, играли духовые оркестры, прогуливались парочки… Теперь же тут и там сновали военные грузовики, зонты и летние навесы ресторанов заменили маскировочные сети. Из-под них смотрели в сторону моря длинные хоботы дальнобойных башенных батарей…

Старший механик “Хасана” А. Устинов:

“22 июня 1941 года в 6 часов утра ко мне зашли соседи - капитан сошвартованного борт о борт с нашим пароходом “Эльтон” И. Филиппов и старший штурман Ю. Климченко. Они тайком от немецких патрулей пролезли через натянутые тросы и оказались в кормовой надстройке, где расположена моя каюта. Оба очень встревожены - только что подслушали немецкое радио: Гитлер в своей речи обвиняет СССР в вероломстве и всячески угрожает. Я пригласил их пройти к нашему капитану - Балицкому. Но едва мы вышли на шлюпочную палубу, как патруль, шедший по причалу, потребовал, чтобы “эльтонцы” вернулись на свой пароход. Я же позвонил Балицкому в каюту…

Вскоре там состоялся “совет в Филях”. Мы - первый помощник Гребенин, старший штурман Никитин и я получили распоряжение сжечь все секретные документы вместе с уставом ВМФ. “Секреты” жгли в гальюне, а стенгазеты, папки с протоколами всевозможных собраний - бросили в топку судового котла. Едва я швырнул последнюю охапку в пламя, как по решетчатым трапам машинного отделения загрохотали кованные сапоги. Это ворвались военные моряки, привлеченные бумажным пеплом, летящим из трубы”…

Капитан “Хасана” Х. Балицкий:

“Едва я очистил свой сейф от “секретов”, как ко мне постучался судовой радист Е. Рудаков:

В маленький баварский городок Вайсенбург осенью 41-го года доставили шесть экипажей с интернированных советских судов “Хасан”, “Волгалес”, “Днестр”, “Магнитогорск”, “Эльтон” и “Каганович”. Их разместили в старинном замке Вюрцбург, расположенном на вершине горы. Он и сейчас там стоит, привлекая внимания туристов: высокие башни, отвесные стены, глубокие рвы, подъемный мост… Но интернированным морякам было не до экзотики. Из всех смертных моряки, привыкшие к постоянному движению, и необозримому пространству морей, хуже всего переносят заключение в камерах.

Капитан т/х “Хасан” Х. Балицкий:

“На этой почве у некоторых из нас стали проявляться своеобразные “заскоки”. Одни совершенно по-детски мечтали: “Эх, была бы у меня шапка-невидимка да ковер-самолет!” Другие всерьез обсуждали побег с помощью воздушного шара… Впрочем, вызревали и более серьезные проекты. Но об этом чуть позже”.

Морально-психологические тяготы усугублялись муками голода. Кормили с расчетом на то, чтобы довести людей до животного состояния, когда за корку хлеба и лишнюю миску баланды человек пойдет на что угодно.

Старший механик т/х “Хасан” А. Устинов:

Капитан т/х “Хасан” Х. Балицкий:

“Кормить стали чуть лучше. Но все равно голод мучает по-прежнему… На мощеном дворе замка растут несколько деревьев, между проволочным заграждением пробивается зелень. Весной 42-го года голодные люди объели все почки на липах, ели одуванчики, крапиву… Чтобы отвлечь мыслей о еде, поднять дух, занять людей, мы - мои коллеги-капитаны С. Дальк, М. Богданов, Л. Новодворский, И. Филиппов, С. Ермолаев и я - создали курсы штурманов. Капитаны и механики читают лекции по морским дисциплинам, а в перерывах получаем от курсантов трогательную “зарплату” - сигаретный окурок величиной с ноготь, который тут же пускается по кругу…

Экзаменационная комиссия выдала успешно сдавшим испытания временные дипломы, которые потом, с возвращением на родину, были утверждены Министерством Морского флота, и несколько выпускников мореходки замка Вюрцбург” долгие годы водили свои суда в моря и океаны…

…Еще мы стали переводить английские книги на русский язык. Немецким - в знак протеста - никто не занимался, хотя это в чем-то и облегчало бы нашу жизнь. Так мы перевели бесценную для моряков и авиаторов “Последнюю экспедицию Уоткинса на Гренландию”. Жаль, что в русском варианте она до сих пор не издана, а ведь рукопись сохранилась…

…В крепости кроме советских моряков, содержались отдельно от нас интернированные чехословаки. Однажды, когда наши камеры уже заперли на ночь, мы услышали необычный шум во дворе и выстрелы… Утром узнали - несколько чехов попытались бежать. Они спустились со стен, но не смогли выбраться из глубокого рва, окружавшего замок. Так их всех и расстреляли. Мы поняли, в одиночку и даже группами предпринимать какие-либо действия безнадежно. Надо сплачиваться, серьезно организовываться…”